Сказки печали и радости
Шрифт:
– Видел бы – сказал бы… – проворчал тот, звонко боднув клетку.
– Человек за бортом! – пояснила Царь-Девица. – И во льду!
Пират нахмурился, замотал головой.
– Глыбы не создаю. Моя магия потоньше.
Вольяна переглянулась с Бессчастным.
– Может, поднимем его? Замедляется корабль. Чувствует что-то?
Глаза его были холодные, усталые. Вот-вот буркнет: «Мягкотелая». Нет, промолчал.
– Знаете, в чем суть сердцецвета в механике, Вольяна? Так ваш муж
Ветреницу просить не пришлось: рассыпалась ветром, обняла лед, схватила – и вот глыба на палубе, прозрачная, голубоватая. Человека было легко разглядеть. Смуглый юноша в странной одежде: пестрые узоры, деревянные бусы рядов в пять. Волосы черные, до пояса. Взбудораженная, Ветреница лисой завилась рядом. Вольяна тронула лед пальцем.
– Сколько он так… бедный.
– Видать, сотни лет, – бросил пират. Подполз к прутьям, сощурился. – Необычный лед. Колдовской. Древний.
– Крас-савец. – Царь-Девица не унималась. – Как бы вынуть…
– А если замертво упадет? – боязливо спросила Вольяна.
– Если просто растопить, – точно упадет, – подтвердил Бессчастный. Он смотрел на лужу, медленно натекающую из-под глыбы. – Мы низко. И солнце сегодня…
Палящее. Золотое. Похоже, Буян близко. Говорят, так оно светит лишь там.
– Эй! – окликнули их. Вольяна повернулась. Пират снова сунул меж прутьев нос. – Вообще… я могу попробовать расколдовать. Если выпустите. Топить – не морозить, но я в общем справлюсь, думаю.
Вольяна опять посмотрела на Бессчастного, сжав губы. Вспомнила свои же слова, про «отвечать головой». Ответила уже, когда защитила? Ну нет! Хватит с нее.
– Может, и руки развязать? – мрачно осклабился Бессчастный, подступая.
Пират взгляда не отвел, только вздохнул.
– С руками попроще. Но просить не буду. Все понимаю.
– Что понимаеш-шь? – вмешалась Ветреница, грозно скалясь. – Что я тело твое заберу, едва ты в их сторону чихнешь?
А ведь правда. Она может. Но Гроза Морей упрямо качнул соломенными волосами.
– Что жизнь за жизнь. Они меня тебе не отдали. Теперь и я их не отдам никому.
Щеки его вдруг заалели. Хохотнув, Ветреница подмигнула Вольяне.
– Я же говорила!
Мужчины их, конечно, не поняли.
– Ну смотри… – Бессчастный снял с пояса ключ, отомкнул клетку. Кортиком перерубил веревки, упала к ногам мешковина. Вольяна едва дышала. Ветреница щерилась. Бессчастный выжидательно скрестил руки на груди. – Вылезай.
Гроза Морей ступил наружу, нетвердо выпрямился. Только тут Вольяна осознала: в низкой клетке-то он этого не мог. Качнулся. Встряхнулся. Шагнул вперед, еще, еще… будто забыл обо всех. Задумчиво улыбнулся, разминая плечи.
– Хорошо как…
Никому неволя не нравится. Как
– Ну, – пробормотал пират, шагая к глыбе. Приложил ладони, дохнул. – И тебя освободим.
Лед замерцал лазурью, загудел.
Др-р-р-у-р-р-рд.
И начал испаряться как дым, а солнце засияло еще ослепительнее. Корабль ускорился.
Зыбкие зеленые земли уже темнели на горизонте.
Остров пленял. Берега пестрели цветами; песок блестел сахарным золотом. Лесистые голубоватые горы – все в крупных искрах самоцветов. Облака низкие, пухлые, странные, будто хочешь – попрыгай на таком или вздремни.
Подлетая, корабль зашелся ритмичным «тук-тук», окутался красно-розовым сиянием и забуксовал, точно увяз на пять секунд в густых сливках, но проскочил. Барьерные чары? Вольяна из любопытства спросила у Грозы Морей:
– А вы как сбежали?
Тот отчего-то смутился, помедлил, но признался:
– Дельфина прикормил. Когда маленький был. – Закусил губу, пышные волосы поникли. – А потом мои же пираты… его загарпунили, когда он за судном увязался, сказали, хитрая тварь, утопить может.
Вольяна вздрогнула.
– Сразу надо было от них бежать, – бросил Бессчастный, но продолжать не стал.
Остров плыл внизу. Свесившись через борт, Вольяна ловила взгляды: буянцы, едва на них падала тень, задирали головы, разевали рты. Люди вроде обычные, разве что больно нарядные, красивые. Все дети, юные, молодые. Глаз радуется… но радость оказалась недолгой. Рядом охнули, что-то упало, и Вольяна отвлеклась.
– Ой, голубка…
Ветреница точно потеряла грациозную бесплотность, стала просто обожженным трупом. Не парила – лежала, а глаза меняли цвет медленно, мутно. Бессчастный склонился к ней.
– Мы близко, – прошелестела она, приподнялась. – Но видно, мне с борта лучше не с-сходить. Тяжело будет рядом с тем, из-за кого я… мы… нас… память. Давит.
Впереди, на островке, парящем над большим чистым озером, уже маячил замок – белый, окольцованный радугой. У ворот выстроились люди – безмолвные витязи в лазурных плащах, золоченых кольчугах. У фланговых были знамена на тонких древках: на правом незнакомое голубое, с летящей птицей, а на левом – серп на зелени.
Герб Империи. Гостей ждали.
– Хорошо. Не сходи. – Вольяна дала руку, но пальцы прошли сквозь пальцы. – Посмотришь за здоровяками, их выпускать Цесаревич не велел… – Она имела в виду конвой, который еще после знакомства с Ветреницей как-то сник и чаще отсиживался в каютах. – И за нашим замороженным приглядишь. А ну как проснется, расскажет что?
Юношу из глыбы они благополучно вынули. Он дышал, но глаз пока не открыл. Царь-Девица не доверила его увальням, сама подхватила ветром и доставила на самую мягкую койку в самой удобной каюте. И теперь вот все время летала проведывать.