Сказки Рускалы. Василиса
Шрифт:
Внешне бабуля далеко не простой трухлявый пенек. Ростом низенькая, еще и горб вниз тянет. Сама костлявая, кости кожей обтянуты, лицом морщинистая. А нос-то! Батюшки… что коряга кривая. На голове платок ушастым узлом на маковке — совсем как у тетушки моей. Одежа — тряпье, лохмотьями свисает.
Замерев, глядела, как Яга к избушке ковыляет. Знаю — вранье о ней по Рускале ходит, все одно страшно — сильны людские сплетни.
— Проснулась, дочка, — тяжело дыша, она утерла потрепанным рукавом лоб.
Ведьма добралась до крыльца и, поманив
— Здравствуй, бабушка.
Ни скрипучий голос Яги, ни ее тяжелый взгляд из-под лохматых седых бровей на удивление страх не внушали. От таких людей за версту веет мудростью и покоем.
— Стоит, дверь настежь! — неожиданно ведьма перешла на сердитый тон, плюхнув наземь корзину с пихтовыми ветками. — Выстудишь избу-то!
Размахивая худыми руками с округлыми суставами, она загнала меня внутрь и с ворчанием хлопнула скрипучей дверью.
— Бабушка Яга! Как я здесь очутилась? Где моя сумка? — вопросы лились потоком.
— Разошлась, гляди, — старушка чуть улыбнулась краешком оттопыренных губ.
— Не серчай, миленькая, мне домой надо. Сколько я спала-то? Зима на дворе. Тетушка, поди, с ума сходит в неведении. Еще и книжку колдовскую потеряла, кажется…
— Охолони, говорю! — уже без улыбки заявила ведьма. — Присядь за стол и обожди, пока трав заварю. Долго толковать придется.
Пришлось послушаться. По одному виду старухи становилось ясно — спорить не стоит. Молча наблюдала, как ведьма, несмотря на хромоту, ловко сновала по горнице. Она доставала травы, мешочки с сухими листьями: крючковатые пальцы мяли, растирали все в порошок. Залив кипятком сбор в кувшине, Яга поставила на стол пару деревянных кружек и уселась напротив.
— Вот что, дочка, — немного обождав, начала она, — разговор непростым будет. Не вздумай выкинуть чего, спокойно слушай… — Убедившись, что поняла ее просьбу, старушка плеснула в кружки еще плохо заваренные травы и тяжело вздохнула: — По лету принес тебя Потап — он знакомый мой старинный. Сказал, мол, нахлебалась какой-то дряни и уснула сном мертвецким. Сердце еле колыхалось, не дышала. Пришлось над тобой поколдовать знатно. Честно скажу — думала, нет надежи, а ты девка бойкая оказалась, к осени вздохнула, а к началу зимы сердце биться гулко начало.
— Чуть не померла по собственной глупости, — пальцы ходили по теплой кружке, но покрывались мерзкой прохладой изнутри.
— Так, стало быть, — кивнула Яга. — Теперича о селе твоем... — она вдруг резко помрачнела. — Сожгли его начисто, доченька...
В груди заклокотало ледяное волнение, растекшись по телу, дало в голову хмельным медом. Что Яга говорит?! Видя, что я и слова вымолвить не в силах, ведьма продолжила:
— …Потап сказывал, ты из Косиселья будешь… Ну, думаю, потеряют девку родственники. Стала ветра отправлять в твои края, да все ко мне ворочались. Воют мне в ухо, что сама им шептала. Видать, беда приключилась. Отправила аспида глянуть,
— Бабушка, жив кто?
— Начисто, — с горечью повторила Яга, — вместе с людьми.
— Как же? Как же так, бабушка?!— чувствовала, как к глазам подступают горячие слезы.
Договорив, я прижала ладонь к губам и зажмурилась, позволяя слезам покатиться из глаз, остужая боль в груди.
— Пей-ка, пей! — ведьма, силой отняв мои руки от лица, сунула кружку с отваром. Горячий напиток немного успокоил, помог протолкнуть ком отчаянья, вставший в горле. Слезы скоро унялись и я, хлюпая носом, выдыхала, стараясь прийти в себя.
— Родных потеряла, девонька?
— Тетушка там осталась… а может, жива?
— Потап лешего нашел. Тот рассказал, что пришли люди, а то и нелюди — чародеи. Десятка три, во главе колдун, видать, лихой. Искали чего-то, переполох знатный подняли, да не сыскали нужного. Тогда согнали народ в амбар общий и пригрозили поджечь, коли не выдадут, что им надобно. Больше всего знахарку вашу трясли…
— Тетушка!
— Тетка твоя? — Кивала в ответ ведьме, уже понимая, чем рассказ кончится.
— Не сказала она, люди тоже смолчали, так и подожгли вместе с селянами. Никого не пожалели, ироды проклятые. Леший ваш тот еще оболтус — ничегошеньки не запомнил. Ни лиц, ни чего искали…
— Лешие толком не запоминают ничего.
— Твоя правда. — Яга внимательно скользила по моему лицу взглядом, стараясь понять — не устрою ли истерику. Мне очень хотелось выплеснуть боль криком, слезами, швырять глиняные горшки с полок на пол, но я молчала. — Зря, — Яга сунула кривой нос в кружку, — поплакать тебе не мешало бы.
Внутри меня бушевал пожар, такой же, как в Косиселье: наполненный страхом, скорбью и безысходностью. Так ясно виделась тетушка, рвущаяся от языков пламени из амбара, задыхающаяся от едкого дыма вместе с соседями. Сердце камнем обернулось, трещинами пошло.
— Ведаешь, что лиходеи искать могли?
— Нет, бабушка, не представляю даже.
— Ничего, дочка, еще подумаем над тем, — ведьма встала из-за стола и подошла к одному из сундуков. — Вот, вещички твои сберегла.
Костлявые руки старушки держали мою сумку и летнюю одежу. Книжка! Я мигом подскочила с лавки и вцепилась в суму. Пальцы нащупали через грубую ткань обложку. Испустив вздох облегчения и прижав сумку к груди, я опустилась на пол.
— Важное что-то? — ведьма, кряхтя, наклонилась ко мне.
— Важное, бабушка. Очень важное.
— Ладно, дочка. Лобызайся тут с сумкой, а я пойду баньку тебе истоплю. Попарим с пихтовым веничком — как заново родишься. Выхлещем беду начисто.
Яга оказалась не только моей спасительной ниточкой между Явью и Навью, но и строгой, временами грубоватой силой, которая не давала раскваситься. Решили, что зиму пережду в избушке ведьмы в Темном лесу. Люд тут бывает редко, вокруг только нечисть лесная да животина дикая. Тишина и покой: зализывай душевные раны, сколько влезет.