Скопа Московская

Сапожников Борис Владимирович

Но я лично видеть этого не желаю и все силы приложу к тому, чтобы Сигизмунд сегодня победы не одержал. Иначе просто не умею, и это не память и эмоции князя Скопина — это моё, то, что заставило когда-то пойти по повестке о мобилизации в военкомат, не пытаясь уклониться, сбежать или дать взятку. И даже если сегодня мне суждено принять смерть за Отчизну, умру я с чистой совестью, зная, что сделал всё, что мог, и, наверное, даже немного больше.

Вот с такими мыслями глядел я на готовящихся к последней

атаке гусар.

Вот уже в который раз наблюдал я атаку крылатых гусар, и могу повторить — это красиво. Страшно и красиво. Закованные в сталь всадники, последние рыцари Европы, шагали ровным строем. Длинные пики подняты, трепещут флажки, сверкают в лучах послеполуденного солнца наконечники. У многих за спинами трепещут крылья, кое у кого помятые, лишившиеся перьев, но с такого расстояния этого не разобрать. Панцирники вместе с конными казаками Заруцкого и калужскими дворянами и детьми боярскими прикрывают фланги. Конная атака организована по всем правилам — и нет от неё спасения.

Это уже не Клушин, когда мы успели запереться в укреплённом таборе. Это не Смоленск, где мне удалось загнать гусар в натуральный огневой мешок. Сегодня нам придётся принимать на себя удар тяжёлой кавалерии. И если выдержим его, заставим гусар отступить — победа будет за нами. А нет… Лучше бы мне тогда в землю лечь, после поражения жизнь моя, скорее всего, долго не продлиться, слишком уж ненавидят меня в польском стане, да и в нашем многие только и ждут моего падения.

Глядя на гусар, я пропустил кое-что важное, и на это мне указал Валуев, который по традиции командовал пушками вместе с Паулиновым.

— Замолчали, — высказался он, и я не сразу понял, что Валуев имел в виду.

Однако одного взгляда на крепостицы, теперь занятые воровскими стрельцами, было достаточно. Оттуда больше не летели в нашу сторону ядра, орудия, притащенные туда вместе с немецкими пушкарями, молчали.

— Порох вышел что ли? — предположил я.

— Может и вышел, — с сомнением покачал головой Валуев, — а может Трубецкой замыслил чего.

— Скоро узнаем, — кивнул я.

* * *

Они ехали в атаку как на праздник. Вот теперь, наконец-то, будет нанесён настоящий удар. Теперь врагу не сбежать, не спрятаться в гуляй-городе. Московитам придётся принимать удар на себя или бежать. И в том и в другом случае гусарские пики и концежи соберут кровавую жатву. Фланги прикрыты лёгкой кавалерией, за них можно не опасаться. Как при Клушине, когда московиты и наёмники ударили во фланг, не выйдет. Панцирники, конные казаки и калужские дворяне отразят первый натиск, а когда врагом займётся гусария от него только пух и перья полетят.

— Сомкнуть ряды! — выкрикнули команду ротмистры, и строй сбился плотно,

колено к колену. — Шапки надвинь! — и те из гусар победнее, кому на шлем не хватило, плотнее нахлобучивают на голову шапки, чтобы не потерять её в бою, что было невероятным бесчестьем для гусара. — Вперёд! — и строй переходит на лёгкую рысь, значит, половина расстояния до врага пройдена. Ещё немного, всего несколько сотен быстрых конских шагов, и вот уже звучит команда. — Пики к бою! — И все разом пускают лошадей в галоп, а длинные пики нацеливаются на врага.

Московитов, засевших в гуляй-городе, повреждённом во время ночной вылазки, и кое-как залатанном после неё, уже хорошо видно, как и их союзников. Они стоят за рогатками, выставив пики, готовятся принять удар гусарии. Глупцы! Им не выдержать его. Вот прямо сейчас настоящий таран обрушится на московитскую пехоту и их союзников. Обрушится всей мощью сотен конских тел и длинных копий, закованных в сталь всадников, последних рыцарей Европы. Несокрушимой кавалерии, которой никто не может противостоять на поле боя.

Мимо занятых стрельцами крепостиц гусары пролетели на галопе, готовясь ударить по московитам со шведами. Никто даже взгляда туда не бросил — на что там глядеть? На московитов, что остались верны никчемному царьку. Да на них уже насмотрелись в Калуге, а после в походе. Вот такие же точно, в куцых жупанах да шапках, жмутся к своим рогаткам, трясутся от страха перед гусарией. Эти, в крепостицах, наверное, тоже зубами стучат, глядя как мимо несутся гусары и молятся о милости Господу, что гусары сегодня на их стороне, что пики и концежи им не грозят.

И очень зря не смотрели на крепостицы и засевших в них стрельцов Трубецкого, несущиеся мимо гусары. Потому что обрати кто из них внимание на крепостицы, он увидел бы, что около пушек не осталось наёмных канониров, все куда-то подевались, как корова языком слизала. Но главное пушки в крепостицах нацелены были не на гуляй-город — их жерла смотрели прямо на скачущих мимо ляхов и их союзников.

— Па-али! — раздалась команда, и сотни стрельцов, а вместе с ними десятки орудий, установленных в крепостицах, дали слитный залп.

Лишённых тяжёлой брони панцирников вместе с казаками и калужскими дворянами этим залпом просто смело. Сколько их погибло в первый миг и не сосчитать.

За первым последовали второй и третий залпы. Калужские стрельцы Трубецкого били умело, перезаряжали пищали быстро, не особо уступая в этой науке лучшим стрельцам Московского приказа. Пушки отставали, потому что заряжали их те же стрельцы, не особенно привычные к обращению с нарядом, даже малым. Не знали команд, а без них заряжать и стрелять из пушек было не так-то просто. Но справлялись как-то, и малые орудия палили по гусарам.