Скопа Московская
Шрифт:
— Жигимонт думает, мы на том берегу встретим его, — повторил Кантемир для своих кюган-баши, — не ведает, что у него в тылу. Нас мало, но его люди переправляются на другой берег, все их пушки смотрят туда. В эту сторону даже сюда не добираются их разъезды.
— Мы отплатим им за беспечность, — махнул плетью старый кюган-баши с сединой в длинных волосах и узкой бородке. — Много ясырей возьмём.
— Запрутся в таборе, — покачал головой кюган-баши помоложе, но более рассудительный, — и нам их не взять. Пушки у них лёгкие, развернуть на нас их можно быстро.
— Надо не дать им запереться! — снова взлетела вверх плеть седовласого. — А уж внутри мы покажем им как дерутся крымцы!
— В таборе нам смерть, —
— Как урусы на реке Пахре побили Девлет-Герая, — подлил масла в огонь младший кюган-баши, — так и нас тут побить могут. Ударят их гусары из-за табора по нам, как драться? А у них не только гусары, но панцирники есть. Рассеют нас как ветер семена по ветру.
Тут старому кюган-баши, прошедшему битву на реке Пахре близ деревни Молоди, когда запершиеся в таборе урусы не просто отсиделись, но вывели из-за него конницу, что разбила лучшие тысячи самого Девлет-Герая, а после погнала их к той самой реке, было слишком хорошо известно, как победа поражением оборачивается. А ведь тогда их куда больше пришло с великим ханом крымским, да и воины получше нынешних шли в тот поход. Многие нашли свой конец в те чёрные дни под саблями урусов да в помутневших от крови водах Пахры.
— Тогда как нам бить их? — спросил седовласый кюган-баши у Кан-Темира. — Или уйдём обратно к Джанибек-Гераю?
— Без боя не уйдём, — ответил тот. — Но бой тот будет нелёгким. Загоним в табор, а после коли выйдут, уйдём сами. Но не этой дорогой, а через реку. Оттуда уже какими ни есть силами вернёмся к калге.
— Ни ясырей ни добычи не будет, — почти без вопросительных интонаций выдал седоусый кюган-баши.
— Если улыбнётся нам Аллах, — усмехнулся Кан-Темир, — то будет всё. Ударим ночью, в самый дурной час, когда веки тяжелеют и нет сил поднять их и открыть глаза пошире. Ворвёмся в табор, возьмём, что сможем, и уйдём за Нару. А оттуда сразу к Джанибек-Гераю с добычей и ясырями, какие ни есть.
— А если не улыбнётся, — проговорил третий, молчавший до того кюган-баши, — так все в землю ляжем здесь.
— Мы — люди меча, — напомнил ему Кан-Темир, — и от меча умирать нам, а не исходя на дерьмо от старости на вонючей кошме.
Он жестом распустил командиров кюганов — тысяч, сам же уселся прямо на кошму, постеленную на земле и велел рабу налить кумыса. До вечера ещё далеко, он успеет обдумать, как ему лучше всего ударить по врагу. Так чтобы и правда взять в плен их короля. Вот уж это будет ясырь так ясырь, и слава о Кан-Темире пойдёт по всему Крыму. Он сумеет затмить даже великого калгу, которому вынужден сейчас служить. Конечно, ханом в Бахчисарае ему никогда не стать. Он потомок Едигея и Мансура, не Чингизид, а вот о своей орде Кан-Темир задумывался давно, вот только чтобы за ним пошли нужно совершить нечто такое, чтобы о нём заговорили всюду. И пленение ляшского короля для этого подходит как нельзя лучше.
Поздним вечером, прежде чем татары собрались в атаку, в их стан, больше походивший на табун коней, решивший остановиться на отдых недалеко от Нары, прискакал гонец. Упав на колени перед Кан-Темиром, он стоял упершись лбом в землю, покуда тот не велел ему подниматься.
— Джанибек-Герай, — сообщил гонец, — велит тебе, Кан-Темир-мурза, возвращаться в стан под город урусов Серпухов. Оттуда ты вместе с Джанибеком-калгой вернёшься в благословенный Бахчисарай.
— Аллах прибрал-таки Селямет-Герая, — кивнул Кан-Темир, хотя гонец прямо этого и не сказал. — Бери свежего коня и скачи к Джанибеку-калге, — велел он, — передай, этим утром мой кошун отправится к Серпухову и присоединится к его орде.
Гонец снова ударился лбом в землю и умчался за свежим конём. Что такое отдых гонцы не ведали — такова служба, заведённая ещё Угедеем, третьим сыном Величайшего из ханов. Велено — скачи, хоть мёртвым, а сообщение
У Кан-Темира осталось мало времени, чтобы нанести удар, и он нанесёт его, не нарушив при этом приказа Джанибека-Герая. Утром его кошун отправится обратно под Серпухов. Вот только отправится он туда обременённый добычей и ясырями.
В самый тяжкий для стражи час войско Кан-Темира обрушилось на лагерь поляков. Разъезды татарские всадники просто смели. Мало было вокруг панцирных казаков да русских дворян, не ожидали поляки с их союзниками атаки с этого берега. Считали его своим. Вот за рекой Нарой следили крепко, потому и не сунулся туда Кан-Темир, обошёл вражеский стан с тыла и ударил всей мощью, на какую способна татарская конница.
Засвистели стрелы, выбивая стражу стана. Несли её в основном гайдуки да стрельцы князя Трубецкого. Никаких броней на них не было, и они валились наземь от метких выстрелов татарских всадников. А после в дело пошли сабли. Вскакивающих с кошм, выбегающих из палаток и шалашей, спешно сложенных, чтобы иметь хоть какую-то крышу над головой, рубили без пощады. Это слишком мелкие шляхтичи, чтобы на аркан их брать, можно не жалеть.
— К коням! — кричал, надсаживая глотку, Кан-Темир. — К коням прорываемся!
Сумей выпустить и распугать коней и вражеский лагерь станет могилой для всех, кто внутри. Пешими ляхи воюют не слишком хорошо, им, как и татарам, в седло надо, чтоб всю удаль свою показать.
— К коням! — кричал, надсаживая глотку, гетман Жолкевский. — Не дайте им прорваться к коням! Спасайте коней!
Гетман не хуже Кан-Темира понимал ценность лошадей, поэтому охрана при них стояла самая крепкая.
Панцирники дежурили около табунов рассёдланных и стреноженных коней не снимая броней. При саблях, луках и карабинах. Они-то первыми и дали серьёзный отпор налетевшим татарам. Заскочив в сёдла, панцирные казаки сошлись с татарами в съёмном бое. Полилась первая татарская кровь.
Казаки же Заруцкого выскакивали из станов, строились и палили по несущимся в ночи татарам, да только без толку. Остановить их просто не могли. Татары налетали на собравшихся вместе казаков и рубили седла, накидывали арканы на тех, кого считали достойным выкупа. Но таких было немного. И сейчас татары предпочитали лить кровь, а брать ясырей. Немногим лучше шли дела у стрельцов князя Трубецкого, которых вообще рубили без разбора. Из-за похожих кафтанов в темноте выделить сотенного голову, за которого можно взять выкуп, не вышло бы, вот и секли всех подряд, не давая собраться вместе. Конечно, копья, рогатины и бердыши стрельцов помогали лучше казацких сабель, но яростный натиск татар сдержать всё равно не удалось. Все попытки построиться рассыпались в прах и люди бежали прочь, бросая оружие и прикрывая голову от вражеских ударов.
— Алла! — кричал Кан-Темир, опуская саблю на чью-то голову. — Алла! Алла!
И тысячи глоток поддерживали этот страшный боевой клич, знакомый всем от Подолии до берегов Оки и дальше, до самых окрестностей Москвы и Вильно. Татары наводили страх всюду, где появлялись, как истинные наследники великой орды, прошедшейся огнём и мечом с востока на запад.
Князь Иван ехал рядом с ним. Его выборные дворяне рубились рядом с нукерами Кан-Темира. Сам князь дрался с ляхами, казаками, воровскими стрельцами без жалости. Хоть и русские люди среди них есть, да продались вору, а теперь и вовсе за Жигимонта Польского воевать пошли. Нет таким пощады. Вместе с татарами плечом к плечу рубить таких не зазорно, пускай души у них православные, да за предательство ждёт их пекло со всеми его муками. Вот пускай туда и отправляются поскорее. Так думал князь Иван-Пуговка нанося удар за ударом, разваливая головы казаков или отсекая пальцы закрывающимся бердышами стрельцам. Только что «Алла! Алла!» вместе с Кан-Темиром не орал. Всё же не лучший боевой клич для православного.