Скопа Московская

Сапожников Борис Владимирович

— Было у нас два врага, — произнёс царь Василий, — а теперь один стал, да сильнее он вдвое.

— Потому и нельзя войско Михаила распускать, — снова насел на него Иван. — Татары союзник ненадёжный, то ты, государь, сам знаешь.

— И Мишка, выходит, надёжный? — тут же встрял Дмитрий.

— Я был при нём, — кивнул Иван, снова обращаясь к царю, а не к среднему брату, — и вот тебе моё слово, нет крамолы в войске Михаила. Верен он нам и Отчизне.

— А кому больше? — спросил Дмитрий.

Вот тут не смог солгать Иван-Пуговка, хотя с детства вроде бы врать умел складно.

— Отчизне, государь, — честно ответил он.

— Ступай, брат, — кивнул ему царь Василий, — собирайся в Серпухов, к Джанибеку. Надобно ему поскорее в поход выступить.

Поклонился

в ответ князь Иван-Пуговка и вышел из царёв палат. И сам он не знал, добился ли желаемого. Да только думать теперь следовало о другом. Ехать с посольством к крымцам дело опасное, а уж торопить их так и подавно, однако ослушаться брата он не смел. Надо будет все дела уладить, из Серпухова он может вернуться нескоро, а может и вовсе не вернуться.

[1]Поминки (в крымских документах также тыш, казна) — выплаты Русского государства Крымскому ханству в XV—XVII веках, имевшие в разные периоды регулярный или нерегулярный характер. Выплачивались они как деньгами, так и натурой (меха, моржовый клык). Аналогичные выплаты Крымскому ханству имели место также со стороны Речи Посполитой. Русское государство, а также некоторые историки рассматривали поминки как дары, однако другие исследователи считают их разновидностью дани

[2]Уложение о службе 1551—1556 г. — законодательный акт, определивший порядок службы в России XVI века. Уложение о службе, часть единого «Приговора царского о службе», завершает выработку правовых основ поместного землевладения и вместе с тем является завершением процесса перестройки Войска Русского государства. На месте старых военных дружин времен феодальной раздробленности создается единое войско нового типа — «дворянское войско» и разрядные полки, центральной фигурой которой является дворянин, «служилый человек». В качестве царского «пожалования» «служилым людям» предоставлялись поместья за счёт уравнительного «землемерия» и излишков земли у «вельмож, оскудевших службой», то есть тех, «кто землю держит, а службы с неё не платит». Каждый дворянин в зависимости от имевшегося у него количества земли определенного качества («худой», «средней», «доброй») выставлял определенное число вооруженных всадников (например, одного с каждых 150 десятин). Тот, кто выводил людей больше, чем положено, получал денежную «помогу», а кто меньше — платил штраф.

* * *

Король польский вступал в Калугу натурально как завоеватель. У ворот города его встречала целая делегация, возглавляемая, конечно же, Мариной, воровской царицей. Лишь на шаг позади неё стояли атаман Заруцкий, что попробовал было себя под Смоленском да сбежал из войска Жолкевского, и князь Трубецкой. Если казак Заруцкий одевался на польский манер и его даже можно было издали принять за шляхтича, то Трубецкой был князь московитский и оделся как положено в длиннополый опашень, нацепив обязательную шапку трубой, которой такой же боярин Заруцкий пренебрёг. Тут же был и Ян Пётр Сапега, правда, в первые ряды не совался, хотя там ему было самое место, как гетману покойного царька. Царица Марина, которая больше не выглядела императрицей Российской, все видом своим старалась показать смирение перед монархом и платье надела такое, что подчёркивало её положение, обтягивая заметно выросший живот.

Когда конь короля остановился, Марина картинным движением упала на колени и протянула руки к конским копытам.

— Молю тебя, брат мой Сигизмунд, — проговорила она просительным тоном, к которому вообще-то не привыкла, — защити меня и сына моего от происков лжецаря, что в Москве засел. Лишь на тебя, государь и брат мой, уповаю.

Это был неожиданный поворот, к которому Сигизмунд оказался не готов. План, который ему предложил Лев Сапега и на который он скрепя сердце согласился, рушился прямо на глазах. Сейчас он мог проигнорировать просьбу Марины, отправив её к отцу, тем более что тот находится рядом, прямо в королевской свите. Вот только этот поступок не лучшим образом скажется на будущих отношениях с бывшими придворными царька. На самого

калужского царька можно было бы и наплевать, но на Заруцкого с его казаками и Трубецкого, который управлял большей частью войска самозванца, уже не получалось. Они могут попросту уйти и увести своих людей, и сделать с этим Сигизмунд ничего не сумеет. Затевать войну ещё и с ними было глупо, даже после победы у него не останется войска, чтобы продолжать поход на Москву. А значит, планы придётся меня на ходу. И Сигизмунд поступил так, как, наверное, не ожидал никто среди присутствующих. Порой король польский мог удивить всех, даже себя самого.

Он ловко спрыгнул с седла и продолжением движения опустился на колено перед Мариной.

— Сударыня, — произнёс он так, чтобы услышали все, — дайте я помогу вам подняться. Негоже сестре стоять перед братом на коленях.

И он аккуратно поднял её на ноги. Марина замерла, сама не зная, что ей сказать. Однако этого и не требовалось. Сейчас на сцене было место лишь для одного актёра, остальным досталась роль статистов. Слов им не полагалось.

— Я швырну московскую корону под ваши ноги, — заявил он, — а ваш сын, наследник законного московского царя, воссядет в Кремле и наденет шапку Мономаха. Я сделаю его московским царём.

Тут бы разразиться овациям, достойным лучшим театров Европы или хотя бы трубам запеть. Но вместо этого слова Сигизмунда встретил тишина, вот только звучала она куда громче любых труб и громовых аплодисментов.

Глава двадцатая

Нарская конфузия

Как всякий Чингизид, а Крым-Гераи были потомками величайшего из ханов, ведя свой рода от Джанак-оглана, младшего брата отца хана Тохтамыша, потомка Тука-Тимура, тринадцатого сына Джучи, старшего сына Чингисхана, Джанибек-Герай не стал входить в Серпухов. Чингизиды входят только в покорённые города. Его орда, а своё войско он предпочитал называть именно так, разбила стан за его стенами, пугая серпуховчан целым морем юрт самого разного размера и табунами коней, объедавших траву на много вёрст окрест.

В этот стан въехал князь Иван-Пуговка вместе с парой гайдуков. Большую часть детей боярских, сопровождавших его, он оставил в Серпухове, взяв с собой лишь двоих, самых верных, кому мог безоговорочно доверить свою жизнь. Оба понимали, что из стана Джанибек-Гирея они могут не выбраться живыми, однако вызвались охотниками, не задумавшись ни на секунду. Князь верхом проехал до самой роскошной юрты Джанибека, и только перед ней спешился. Они были равны, ведь Иван — князь и брат русского царя, Джанибек же приёмный сын нынешнего крымского хана Селямет-Гирея и калга, второй человек в ханстве после самого хана. Конечно, о равенстве в стане Джанибека князь Иван говорить бы не стал, однако и раболепствовать, словно в Сарай за ярлыком явился, тоже не будет. Даже если это может стоить ему жизни. Татары силу уважают и с тем, кто перед ними глаз поднять не смеет, говорить будут как с рабом, а то и хуже, словно с псом.

Спешившись, Иван кинул поводья сопровождавшему его дворянину и остановился на пороге Джанибековой юрты. Входить без приглашения не вежливо, а уж татарский княжич мог воспринять это как прямое оскорбление. Однако один из рабов тут же откинул перед Иваном полог юрты, впуская внутрь. О нём знали и мурыжить на пороге не стали.

Внутри на кошмах сидели сам Джанибек-Гирей и его верный мурза Кантемир, пили что-то из пиал. То ли чай, то ли кумыс, то ли ещё что. Джанибек кивнул князю Ивану, и тот сел напротив.

— Поминкам твоим рад, — так приветствовал Ивана крымский княжич. По-русски он изъяснялся вполне прилично, хотя и с гортанным акцентом жителя степей. — Царь твой никогда на них не скупился.

— Он уважает тебя, Джанибек-Герай. — Иван постарался произнести фамилию собеседника правильно, а не на русский манер, тем самым демонстрируя ему своё уважение. — Но больше ничего прислать не сможет.

— Отчего так? — приподнял бровь Джанибек. — Или оскудела казна в Москве? Так я могу и сам взять, что захочу, без царя.