Скопец, сын Неба

Юрченко Сергей

Смысл этой сцены остается темен для учеников. Они лишь чувствуют в ней что-то зловещее. Все смотрят на эбеновый пенал, оставшийся на месте Иуды. Никогда прежде они не видели этот ящик брошенным или забытым. Он был неотъемлемой частью казначея, всегда на его боку или в его руках. Никто даже не дотрагивался до него. И теперь этот одинокий предмет вызывает у них мистическое ощущение. Как будто Иуда ушел не весь, но сохранил за столом часть себя - свою руку или ногу. Как будто он оставил им в этом черном ящике тайну своей закрытой души, которая вот-вот выскочит оттуда и напугает их дьявольским хохотом.

– Нам пора идти, - произносит Иисус и хочет встать.

По ритуалу после пасхальной трапезы с наквашенным хлебом, горькой травой и агнцем заклания должно детям Божьим петь хвалебный псалом Господу. Первыми начинают Фома и Филипп. За воспитанниками Кумрана подпевают и остальные. Иисус слушает их монотонный

речитатив с замкнутым лицом:

– Хвалите Господа, все народы, прославляйте его, все племена; ибо велика милость его к нам, и истина Господня вовек.

Эти строки заучены ими всеми с детства, их губы привычно произносят благодарственную молитву, а глаза следят за руками Иисуса, который нервно мнет кусочек теста, будто хочет раздавить его без остатка. Наконец, произнесено последнее “аллилуйя”, - и он, бросив мякиш на стол, решительно встает. За ним поднимаются все ученики. Они обуваются, толпясь у двери, пока Иисус молча взирает на их возню с площадки. Все чувствуют себя немного виноватыми. Группа сходит с лестницы и направляется к выходу.

Лишь Петр задерживается. В сандалиях он возвращается в комнату, идет в угол, где сложены стопкой матрацы и одеяла, сует руку в этот слоеный пирог и достает оттуда два коротких римских меча. Сует их за пояс и накрывает хитоном. Ношение оружия разрешено только гражданам Рима и местным вельможам провинций, но не галилейским рыбакам. Петр направляется к двери и хочет уже выйти, когда его взгляд, скользя по опустевшей комнате, цепляется за этот эбеновый пенал. Петр застывает на месте. После недолгого раздумья он возвращается за стол и берет в руки ларец Иуды. Достает свиток и начинает жадно читать, не обращая внимания на высыпавшиеся из пенала деньги, перо и какой-то перстень.

“Мы встретились в Главной александрийской синагоге, где раввин Филон читал евреям свою книгу. Я был там по делам партии, Иисус - ради библиотеки. Я заметил его только потому, что после выступления Филона он сказал в толпе перед синагогой: у этого раввина и канат пройдет в угольное ушко, и мышь родит гору. Сказать такое александрийским евреям об их авторитете было очень глупо. Но он вовсе не был похож на глупца. Александрийцы запретили этому галилеянину входить в их синагоги. Эти снобы не терпели своих иудейских земляков и считали нас всех деревенщиной. Так я познакомился с Иисусом.

Человек молчит, когда ему нечего сказать, или - когда некому. Иисус много молчал. И мне захотелось узнать, о чем молчит этот странный человек. А вскоре я понял, что странным его делает близость к смерти. Он ел со смертью, ходил со смертью, спал со смертью и, наверное, только с нею и говорил. Я нашел того, кто знал о смерти больше меня”.

Петр возмущенно фыркает и продолжает читать дальше.

“А потом я вспомнил одного перса - прорицателя из Дамаска. Я рассказал ему свой давний сон об отце. Он посоветовал мне беречь его. Я рассердился. Мой отец к тому времени уже тридцать лет лежал в ассуарии. Я сказал персу: ты - шарлатан и вернешь назад мои деньги. Он объяснил, что видит только живых, но не мертвых. Я должен был предупредить его, что мой отец мертв, сказал перс. Он гадает только на будущее. Не знаю сам, почему я его слушал. И тогда он дал мне предсказание. Я встречу человека, который станет мне роднее брата. Но этот человек погубит нас обоих. Только себя - к великой славе, а меня - к великому позору. Я тут же забыл его слова. А теперь вдруг вспомнил и уже не мог расстаться с Иисусом. Вместе мы доплыли на торговом судне до Иоппы и вернулись в Иерусалим. Ко мне пришли Никодим, лидер зелотов в Синедрионе, и бар-Аббас, вожак галилейских сикариев. Пока я рассказывал о результатах своей поездки в Египет Никодиму, бар-Аббас, узнав, что Иисус из Назарета, стал звать его в свой отряд. Иисус ответил, что и Соломон в могуществе своем не был свободен, и римские цезари - всего лишь рабы мира. Если человек не может освободить себя, как ему освободить других? Мечем, ответил бар-Аббас. Что можно сделать мечем? Разве что убить себя и освободиться от жизни, посмеялся Иисус. Бар-Аббас сказал: это слова труса. Иисус ответил: я не знал, что для самоубийства нужна трусость. Отчего же трусы так хотят жить? Галилейский вожак начал злиться. Убить себя - позор и грех. Тогда убивать других - тоже позор и грех. В чужом глазу видна и соринка, а в своем не видно и бревна. Бар-Аббас стоял на своем: отдать свою жизнь даром - позор, только трус отдает ее даром. Это был нехороший спор. Но Иисус словно вина напился. Он продолжал дразнить этого убийцу. Сколько же ты хочешь за свою жизнь? - спросил он. Таких, как твоя жизнь, и тысячи будет мало, презрительно ответил сикарий. Ну а мне, рассмеялся Иисус, и одной твоей не нужно. Тогда бар-Аббас потянулся за своим кинжалом, который всегда носил с собою. Это означало, что

сейчас он перережет горло своему обидчику. Иисус как будто хотел этого и спокойно ждал. Вмешался я, требуя уважать мой дом и не заливать его кровью. Убери кинжал обратно, потребовал Никодим. Только ради вас, ответил бар-Аббас, плюнул в ноги Иисусу и ушел. Тебе лучше не приходить в Галилею, пригрозил он. И тысяча бар-Аббасов не запретят мне, ответил Иисус. Я буду в Галилее.

На следующий день Иисус отправился в Кумран к ессеям. Я передал все бумаги комитету и отошел от партийных дел. Что ты намерен делать, спросил Никодим меня. Я еще сам не знал. Иисус вернулся через три дня с неким Лазарем, мирной овцой Израиля. Спячка от многого освобождает, но смерть еще больше, сказал мне Иисус. Кумран спит и видит рай. Эти старцы проспали Царство Небесное. Это тоже выход. Мирная овца Лазарь ему возражал. Мы посетили его Вифанию, прожили там неделю и отправились в Галилею”.

Петр прерывает чтение. Он понимает, что дальше последует рассказ о событиях, свидетелем и участником которых был он сам. И это будет совсем не та история, которая сложилась в его голове. Это будет евангелие от Иуды, сына смерти. И откуда-то свыше к Петру приходит убеждение, что такая мрачная личность не способна правильно передать светлый образ Христа. И тот, кто шептал Иисусу: сей их как траву, - шепчет сейчас Петру: уничтожь эту ложь. Рыбак сворачивает свиток и вместе с ним выбегает во двор. Его спутники давно ушли, и теперь ему придется их догонять. Он не нашел бы дорогу к дому Иуды в малознакомом ему Иерусалиме, но выбраться из него к Масличной горе он сможет. Петр останавливается у очага с тлеющими еще углями. Под седым пеплом мерцают красные огни.

Он несколько мгновений медлит и затем бросает свиток в очаг. Ему некогда ждать, когда этот пергамент сгорит. Он убегает. Некоторое время лист козьей кожи лежит неподвижно, словно жар ему не страшен, а затем начинает трепетать и сжиматься, издавая трескучее дьявольское посмеивание.

В глубине сада на ложе сидят с вечера Нахум и Мария. Им прекрасно виден весь двор, и они были свидетелями всего, что происходило на нем за последние два часа с той минуты, как гости поднялись на вечерю.

Дважды на лестничную площадку выходил Иисус, чтобы выплеснуть воду из таза, а затем двери закрылись. Спустя час уже в полной ночи флигель вновь открылся, выпустив из себя сноп желтого света, подобно башне Фазаила над дворцом. Первым вышел Иуда и, не глядя по сторонам, тяжелой походкой покинул двор. Калитка провизжала и захлопнулась. Через некоторое время на лестничную площадку вышел Иисус, взглянул на небо и спустился вниз. За ним потянулись все остальные. Толпой они пересекли двор и исчезли за визгливой калиткой. Нахум был уверен, что во флигели не осталось никого, когда вдруг появился еще один - здоровый рыбак, которому Нахум по приказу своего господина выдал два меча из оружейного тайника. Он бросил что-то в очаг и скрылся. Калитка издала свой протест в третий раз.

Нахум уверен, что его господин и эти люди готовят какой-то заговор. Он подумал об этом сразу же, как только они вошли. И все последующие события подтверждали его догадку. Для верного слуги никогда не было тайной, что Иуда - зелот и враг римского режима. Старик вспоминает ту страшную ночь, которая перевернула всю жизнь в этом доме. Иуда был самым младшим в семье саддукея Симона и наслаждался детством. Нахум и его старуха, тогда еще не слепая и не глухая, но молодая бездетная женщина, души не чаяли в этом смышленом, живом мальчике. У него была страсть к камням. Вечно он таскал с улицы какие-то булыжники и складывал в углу двора. А еще он любил разглядывать звездное небо. Все вечера он проводил на крыше дома, где еще не был построен флигеля, но стояли только тент и кушетки.

Однажды вечером в дом ворвались гвардейцы Ирода Великого. Они пришли за Симоном. Глава семейства готов был подчиниться. Но его старшие сыновья достали мечи. Одного гвардейцы ранили. И тогда началась резня. По двору метались фигуры, мелькали факелы, солдатские шлемы, мечи, звучала мужская ругань и женские крики. Гвардейцы не пощадили никого. Тогда-то на шум и крики с крыши стал спускаться по лестнице маленький Иуда. Во дворе лежала вся его семья, и факелы отсвечивали в лужах крови. Мальчик с криком побежал вниз, его нога подвернулась, и он покатился по ступеням. Его левая нога была переломлена, и кости с кусками мышц торчали наружу. Нахум и Елизавета бросились к мальчику. И пока он прижимал к себе потерявшего сознание ребенка, его жена валялась в ногах воинов, моля пощадить ее единственного сына. Они - лишь рабы в этом доме, кричала она, и это их дитя, не господское. Гвардейцы, насытившись кровью, ушли. В несколько минут счастливый мальчик стал сиротой и калекой. В ту же ночь Нахум погрузил его в повозку и вывез из Иерусалима. Он доставил его в Аримафею к двоюродному брату Симона.