Скопец, сын Неба

Юрченко Сергей

– Ты бы, парень, воды нам принес напиться, - говорит Андрей подростку, и тот с достоинством уходит.

– О чем твоя книга, Матфей?
– спрашивает Петр, подсаживаясь к нему.

– Она о древних египтянах. Хочешь почитать?

– Я не знаю греческого. Может, ты нам почитаешь?
– чуть виновато признается рыбак.

– С удовольствием! Вот как раз по поводу того, о чем я сейчас говорил с этим мальчиком. Слушайте.
– И он начинает вдохновенно читать братьям Геродота.

– Подожди, друг, - останавливает его Андрей. - Мы ведь не понимаем, о чем ты читаешь.

– Ах да!
– Матфей хлопает себя по лбу.
– Извините,

друзья. Этот мальчишка сбил меня с толку. А вот и он, воду несет. Ну, вы напейтесь, а потом я вам перескажу, что здесь написано.

Подросток, подражая неторопливости отца, с неспешностью, которая всегда раздражала Иоанна, наливает воду в чашу и подает гостям, а затем так же степенно удаляется.

– Ну, что же ты хотел нам рассказать?
– спрашивают братья.

Матфей, заглядывая в свиток, повествует:

– Египетский царь Псамметих захотел узнать, какой народ на земле самый древний. Вот что он придумал. Царь велел отдать двух новорожденных младенцев на воспитание пастуху, которому запрещено было говорить им что-либо и учить их языку. Так царь хотел узнать, какое первое слово произнесут младенцы. По истечении двух лет младенцы, которые не слышали ни одного человеческого слова, произнесли слово “бекос”. Тогда царь приказал выяснить, у какого народа есть это слово. Ему доложили, что слово “бекос” означает у фригийцев хлеб. Поэтому Псамметих решил, что фригийцы - самый древний народ на земле.

– Ловко придумал!
– восхищается Андрей.
– А где живут эти фригийцы?

– В Азии.

Петр замечает, что Иисус тоже слушал рассказ Матфея.

– Учитель, думаешь, это так?
– обращается он к нему.

– Думаю, это слово в языке младенцев означало “дай”, или ‘хочу”, или так они называли пастуха.

– Но установлено, что это фригийское слово, - замечает Матфей.

Иисус дружески смотрит на него.

– Скажи, мой друг, что произносят собаки?

– Какие-то звуки.

– Если выяснится, что эти звуки означают хлеб у какого-нибудь народа, ты скажешь, что собаки говорят на языке этого народа?

– Нет, учитель.

– Так и с этими младенцами. Они говорили на своем языке.

– Разве не Бог дал всем народам языки?
– спрашивает Петр.

– Мы ведь уже говорили об этом, - устало произносит Иисус.
– Язык, на котором ты говоришь, звуки общения. Они лишь часть языка, которым ты видишь, слышишь, чувствуешь, думаешь. Все живое живет в языке. Язык - это и есть жизнь. Язык твой создает твоя душа. А она получает свой дар от Духа Святого. Выйди из языка - и не останется ни мира, ни души, только Царство Небесное.

Иисус бросает испытующий взгляд на Петра, и рыбак виновато кивает.

– Это я понял, учитель. Но как выйти из языка?

– Голодом души и тела.

– Постом и молитвой?

– Если пост умертвляет плоть, а молитва - душу, то можно сказать и так. Погубивший душу свою обретает Небо.

Петр принимает это за аскезу и монашеский устав: не печься о хлебе насущном, но думать о вечном, избегать плотских соблазнов и очищать душу, но не убивать ее. Во всю свою историю Церковь Петра будет толкать человека на край этой бездны, где кончается мир, язык и душа, но страшными муками, которых не было в арсенале Платона, будет грозить тем, кто захочет сделать последний шаг и упасть в свободу небытия. Злейшим врагом его церкви станет не архаичное многобожие - эта детская болезнь религии, но самоубийственный гностицизм во всех его проявлениях:

от величайших мистиков Гаутамы и Лао-цзы до какого-нибудь Монтана и альбигойцев. Бессильную ярость Платона будет испытывать Церковь по отношению к тем, кто смеет убить себя, презрев ее вечные муки.

– Теперь я понял, учитель, - удовлетворенно говорит Петр.

– Надеюсь, что так, - как-то печально отвечает Иисус.

Весь этот день и следующий за ним Петр проводит в тягостном безделье. Для человека, привыкшего к каждодневному труду, безделье - это ремесло, которому еще нужно научиться. Петр даже субботу слегка нарушал от того, что не мог сидеть сутки, сложа руки. Но здесь в чужом доме он стал подобен рыбе, выброшенной на берег, которой остается только зевать и пучить глаза.

Иисус в эти два дня больше уделяет внимания младшим детям Симона, его глазастой дочке и ее погодке-брату, озорному карапузу, чем своим ученикам. Кажется, их бессмысленный детский лепет нравится ему больше, чем разумная речь взрослых людей.

Матфей смакует своего Геродота. Сыны грома снуют по Кане, распространяя слухи о Мессии. Петр завидует их возбужденному состоянию, они выглядят очень занятыми людьми, которым некогда валяться на ложе. В какой-то момент Петр подсаживается к Иуде. Его, как и Матфея, тоже интересует эта темная личность. Все они примкнули к Иисусу уже после Иуды, ему известны их истории, и только они не знают ничего о том, как и почему Иуда оказался рядом с Иисусом, которого он никогда не называет учителем.

Он садится на ложе рядом с полулежащим калекой и по-товарищески спрашивает:

– Ты всегда понимаешь то, о чем говорит учитель?

– У меня было время, чтобы понять его, - достаточно дружелюбно отвечает Иуда.

– А как давно вы знакомы?

– Пару лет.

– И все это время вы были вместе?

– Мы не ходили с ним в обнимку, если ты имеешь ввиду это. У меня были свои дела с зелотами, он провел некоторое время у ессеев в Кумране.

– Он был в Кумране у благочестивых? И как они приняли его?

– Как видишь, он не остался. Кажется, они попросили его уйти.

– Уйти? Почему?

– Он назвал их опресноками.

– Пасхальным хлебом? Разве это плохо?

– Но ведь ты не ешь этот хлеб круглый год. Почему? Если он так хорош?

– Он - пресный и невкусный. Это ритуальный хлеб.

– Думаю, Иисус так и сказал им: вашим хлебом сыт не будешь.

– Правильно!
– озарено восклицает рыбак.
– Мессия - вот истинный хлеб с небес!

– Кто тебе сказал, что Иисус - Мессия?
– холодно спрашивает Иуда.

– Как?
– от удивления Петр на мгновение теряет дар речи.
– А ты? Разве ты не веришь, что он - Мессия?

– Мне он этого не говорил.

– Но ведь это так! Иисус - Мессия, предсказанный пророками!

– Если Иисус и Мессия, то не тот, которого ждет Израиль.

– Тогда кто же он?

– Он - сын Неба. Спроси его сам.

Петр застывшим взором смотрит на своего спокойного, уверенного собеседника. Два факта отпечатываются в его сознании: Иуда не верит в Мессию - Христа, но признает в нем сына человеческого, который стал сыном Неба. Как это совместить?

Сразу же после смерти Иисуса родится христианский образ Сына Божьего. У невидимой метафизической сущности по имени Яхве появится отпрыск. Каждый приличный еврей будет плеваться при упоминании Сына Божьего. Иуда - приличный еврей, и он, несомненно, тоже плюнул бы при упоминании этой мерзости.