Скопин-Шуйский. Похищение престола
Шрифт:
А когда они приехали во дворец и явились в огромную залу, сверкавшую золотыми росписями колонн и рамами картин, русский посол даже оробел. Сам король и его окружение тоже были под стать дворцу — сияли, сверкали, подавляя бедного Афанасия Ивановича.
И окончательно он смутился, когда его и Марину подвели к капеллану Мациевскому и тот, прежде чем благословить обручаемых, начал задавать им требуемые по уставу вопросы. А когда он спросил Власьева: «Не давал ли царь обещание жениться на другой паненке?» — Власьев добродушно
— А откуда я знаю.
У капеллана полезли вверх белесые брови от такого неуставного ответа. За спиной обручаемых послышался смех. И Афанасий, поняв, что ляпнул не то, поправился:
— Если б кому государь обещал, то меня б сюда не прислал.
Пришлось капеллану довольствоваться и этим. Но когда он попросил Власьева одеть паненке Марине кольцо обручальное, Афанасия прошиб пот. Он боялся и прикоснуться к руке свой государыни. Однако быстро нашелся, вынул из кармана белый платочек, обхватил с его помощью кольцо и одел на пальчик Марине. Ф-фу-у, словно гору с плеч свалил: не задел ее тело, не коснулся.
Испытания на этом не кончились. После обручения Афанасий Иванович думал затеряться среди гостей, но когда все были приглашены в другую залу на торжественный обед и стали усаживаться за стол, сам король стал искать его глазами:
— А где ж наш обрученный?
— Я здесь, ваше величество, — пришлось отозваться Власьеву.
— Займите законное ваше место возле невесты.
И мучения бедного посла продолжились. Он осторожно сел рядом с Мариной, снова боясь задеть даже ее платье. И сидел почти не дыша, исходя потом от напряжения. Все пили, ели, а он не прикасался ни к питью, ни к закускам. И опять король заметил:
— Отчего ж наш обрученный не ест?
— Простите, ваше величество, но холопу неприлично есть при таких высоких особах, с меня довольно чести зреть, как вы кушаете.
— Ну коли так, — усмехнулся король. — Вольному воля.
После обеда все перешли в другую залу почти с зеркальным паркетом, наверху в нише заиграл оркестр. Гости начали танцевать. Власьев прижался к колонне и не сводил глаз с Марины, танцевавшей с каким-то паном. После первого танца ясновельможный подвел Марину к Власьеву:
— Король пожелал, чтоб обрученный танцевал с невестой.
Власьев, покраснев до корней волос, пробормотал:
— Спасибо. Но я не смею касаться моей государыни.
— А вы попробуйте, — не отставал пан.
— К тому ж я не умею.
Это уже оказалось причиной уважительной, хотя и неуважаемой. Афанасия наконец оставили в покое.
Бал закончился, когда уже наступила ночь и в зале горели тысячи свечей. Власьев уже почувствовал настоящий голод, кишки урчали с неудовольствием, сердясь, видимо, за то, что хозяин за столом и крошки не съел.
Но по окончании танцев Власьев увидел, как Мнишек, взяв за руку дочь, подвел ее к королю и она низко кланялась ему, падая едва ли не на колени:
— Благодарю вас, ваше
— Я был рад подарить его тебе, дитя. Когда станешь царицей, не забывай о польской земле, где ты родилась. Я тебе поручаю там в Московии хранить наши обычаи, нашу веру.
— Я постараюсь, Ваше величество.
Власьев не слышал этого разговора, но был возмущен увиденным. И когда с Мнишеком они возвращались в одной карете, он пенял ему:
— Этим вы оскорбили достоинство моего царя, пан Мнишек.
— Чем же, дружок?
— Ваша дочь, считайте, уже царица, а преклоняет колена перед королем.
— Царицей она станет, когда обвенчается с Дмитрием.
— Но она уже обручилась и не должна ронять лицо ни перед кем.
— Не спорьте, не спорьте, дружок, это король. И это он в конце концов дал разрешение на брак.
Во Власьеве того более взыграла обида за царя.
— Как же, «дал». Он же кого-то из своих хотел мне подсунуть вместо Марины.
— Что вы говорите, побойтесь Бога.
— Я говорю то, что было, пан Мнишек.
И Власьев, не скрывая злорадства, в подробностях передал свой разговор с королем по прибытии в Краков. Мнишек долго молчал, Власьев даже доволен был, что осадил спесивца. Но перед самым въездом в усадьбу воевода выдавил из себя:
— То он хотел свою сестрицу-перестарку подсунуть, пся кровь.
И Власьев не раскаивался, что испортил настроение ясновельможному воеводе. Пусть знает свое место.
9. Главное дело
Поскольку ожидался приезд царской невесты, Дмитрий распорядился на самом высоком месте в Кремле строить деревянный дворец, состоявший из двух половин, соединявшихся переходом. Одна половина строилась для царя, другая — для царицы.
Наказ строителю-градодельцу Павлу Ефимову был краток:
— Чтоб мне из окон всю Москву было видно.
— Сделаем, государь, — пообещал тот.
— И побыстрей.
— Лес будет — за нами не станет.
Но привезенные из-под Звенигорода бревна городовик отказался принимать в работу. Узнав об этом, царь сам явился туда.
— В чем дело, Ефимов? Чем плох лес?
— Лес хорош, государь. Рубить такой одно удовольствие. Но он сырой, только что срубленный. Сам говоришь, хоромина быстрей нужна.
— Ну да. Невеста вот-вот приедет.
— А каково тебе будет, государь, жить в доме из сырого леса? Ты, чай, не простой мужик — царь. Тебе с сухого надо ладить, чтоб не водой — смолой пахло в горнице. Хоша с сухого рубить тяжелей, но я худого тебе не хочу. Вели сухого вести.
— А где его взять-то?
— Как где? А в монастырях. Чернецы — народ запасливый, у них завсегда две-три клети бревен впрок заготовлены, ошкурены, годами сохнут. По такому бревну обухом стукнешь — звенит, а не бухтит, как энто сырье.