Скорбь Сатаны. Вендетта, или История всеми забытого
Шрифт:
– Я не сумасшедший, не думайте, я всего лишь миллионер! – И опять принялся хохотать.
Положение казалось мне крайне смешным, но почтенный редактор не находил этого, и его черты выражали столько неподдельной тревоги, что я сделал последнюю попытку овладеть собой, и мне это наконец удалось.
– Даю вам честное слово, что я не шучу, это факт. Вчера вечером я нуждался в обеде, и вы, как добрый человек, предложили мне его, сегодня я обладаю пятью миллионами. Не смотрите так! Вы получите апоплексический удар! Итак, я вам уже сказал, что сам издам свою книгу, и она должна иметь успех! О, я совершенно серьезен! Теперь в моем бумажнике больше чем достаточно, чтоб заплатить за ее издание!
Я выпустил его руку, и он отшатнулся, ошеломленный и сконфуженный.
– С нами Бог! – пробормотал он слабо. – Это похоже на сон! Я никогда в своей жизни
– И я тоже! – Я с трудом сдержал новый взрыв хохота. – Но в жизни, как и в сказках, случаются чудеса. И книга, которую отвергли лекторы, будет краеугольным камнем или успехом сезона! Сколько вы возьмете, чтоб издать ее?
– Я? Чтоб я издал ее?
– Ну да, вы… Почему же нет? Если я предлагаю вам возможность честно заработать деньги, неужели куча ваших нанятых «лекторов» помешает вам принять ее? Вы не раб, здесь свободная страна. Я знаю, кто читает для вас: сухой, никем не любимый пятидесятилетний брюзга, буквоед, страдающий дурным пищеварением, который сам потерпел неудачу в литературе и потому ничего другого не найдет сделать, как только нацарапать ругательную рецензию на работу, подающую надежду. Зачем же вам доверяться такому некомпетентному мнению? Я заплачу вам за издание моей книги сумму, какую вы сами назначите, и даже больше – за доброе намерение. И я ручаюсь, что она сделает имя не только мне, как автору, но и вам, как издателю. Я не пожалею средств на рекламу и заставлю работать прессу. Все на свете покупается за деньги.
– Постойте, постойте, – прервал он, – это так неожиданно! Я должен подумать! Дайте мне время все осмыслить.
– В таком случае даю вам день на размышление, – сказал я, – но не больше, так как, если вы не скажете «да», я найду другого человека, который хорошо наживется вместо вас. Будьте благоразумны, мой друг! Прощайте!
– Подождите!.. Видите ли, вы такой странный, такой возбужденный, ваша голова, по-видимому, идет кругом!
– Верно! И есть от чего!
– Бог мой! – и он улыбнулся. – Позвольте же мне поздравить вас. И знаете ли, я действительно искренно поздравляю вас, – и он горячо пожал мне руку. – А что касается книги, то ее, в сущности, ругали не за литературный стиль и отсутствие таланта – она просто была слишком, слишком возвышенной, а потому не подходящей ко вкусу публики. Тема домашних беззаконий, как мы видим, имеет наибольший успех в наше время. Но я подумаю о вашей книге. Куда вам написать?
– «Гранд-отель», – ответил я, внутренне забавляясь его растерянным и беспокойным видом; я знал, что он уже мысленно подсчитал, сколько можно с меня взять за выполнение моего литературного каприза. – Приходите ко мне завтра обедать или завтракать, если хотите, только прежде дайте мне знать. Помните, я даю вам ровно сутки на обдумывание. Через двадцать четыре часа вы должны решить: да или нет.
И с этим я оставил его, смотрящего в недоумении мне вслед, как человек, который увидел какое-нибудь чудо, упавшее с неба к его ногам. Я продолжал свой путь, неслышно посмеиваясь, пока не заметил, что несколько прохожих удивленно на меня посмотрели, и пришел к заключению о необходимости скрывать свои мысли, если не желаю быть принятым за сумасшедшего. Я шел очень скоро, и мое возбуждение мало-помалу остыло. Я возвратился в нормальное состояние флегматичного англичанина, который считает верхом неприличия каким-либо образом демонстрировать свои чувства. И остаток утра я посвятил покупке готового платья, какое, на мое необыкновенное счастье, оказалось мне совершенно впору, и сделал крупный, если не сказать экстравагантный, заказ модному портному, обещавшему мне исполнить все быстро и аккуратно. Затем я отослал деньги, которые был должен хозяйке моей бывшей квартиры, прибавив к ним лишние пять фунтов в благодарность бедной женщине за ее долгое терпение и вообще за ее доброту ко мне во время моего проживания в ее неприглядном жилище. Сделав это, я возвратился в «Гранд-отель» в прекрасном настроении, выглядя и чувствуя себя много лучше в новом, хорошо сидящем на мне платье. Слуга встретил меня в коридоре, с самым раболепным почтением доложив мне, что «его сиятельство князь» ждет меня к завтраку в своих апартаментах. Я сейчас же отправился туда и нашел моего нового друга одного в роскошной гостиной; он стоял у громадного окна и держал в руке продолговатый хрустальный ящичек, на который смотрел почти с любовью.
– А, Джеффри! Вы здесь! – воскликнул он. – Я рассчитывал, что вы покончите с делами к завтраку, а потому ждал.
–
– Мой любимец, – ответил он, улыбнувшись. – Видали ль вы что-нибудь подобное раньше?
VI
Я подошел и посмотрел на ящичек, который он держал в руках. В нем были просверлены крохотные дырочки для доступа воздуха, и внутри находилось блестящекрылое насекомое вроде жучка, окрашенное во все цвета радуги.
– Он живой? – спросил я.
– Живой и с достаточной долей разума. Я кормлю его, и он знает меня; это, можно сказать, высшая степень цивилизации большинства человеческих существ: они знают, кто их кормит. Как вы видите, он совсем ручной.
Князь открыл ящичек и вытянул указательный палец. Блестящее тельце жука затрепетало всеми оттенками опала; его лучезарные крылья распустились, и, поднявшись на руку своего покровителя, он вцепился в нее. Риманец поднял ее и держал в воздухе, затем слегка встряхнул ею и воскликнул:
– Лети, Дух! Лети и возвращайся ко мне!
Насекомое высоко поднялось и кружилось у потолка, как радужный драгоценный камень, и шум его крыльев во время полета издавал звук, похожий на жужжание. Я следил за ним, очарованный, пока после нескольких грациозных движений туда и сюда оно не возвратилось на все еще протянутую руку своего господина и опять не уселось там, отказавшись от дальнейших попыток взлететь.
– Говорят, что в жизни – смерть, – сказал тихо князь, устремив свои темные глаза на трепещущие крылья насекомого, – но это неверно, как и многие избитые человеческие истины. «В смерти – жизнь» – так мы должны сказать. Это существо – редкое и любопытное произведение смерти, и я думаю, не единственное в своем роде. Другие были найдены при точно таких же обстоятельствах, а этого я отыскал лично сам. Я не наскучу вам рассказом?
– Напротив! – возразил я горячо, не отрывая глаз от радужного насекомого, которое сверкало при свете, как если б его сосуды были из фосфора.
С минуту он молчал, наблюдая за мной.
– Итак, это случилось просто. В Египте я присутствовал при извлечении из саркофага женской мумии. Ее талисманы описывали ее как принцессу из знаменитого царского дома. На шее у нее висело несколько любопытных драгоценностей, а на груди лежала пластинка из кованого золота в четверть дюйма толщиной. Она была завернута в необыкновенное количество благоуханных пелен, и когда их развернули, то оказалось, что тело посреди груди сгнило и в пустоте, или гнезде, образовавшемся от процесса разложения, было найдено живым это насекомое, такое же блестящее, как теперь.
Я не мог удержаться от нервного содрогания.
– Какой ужас! – сказал я. – Признаюсь, что, будь я на вашем месте, я бы не сделал своим любимцем такое отвратительное существо! Я думаю, что убил бы его!
Он пристально посмотрел на меня.
– Почему? – спросил он. – Боюсь, мой милый Джеффри, у вас нет склонности к науке. Убить бедняжку, которая нашла жизнь на груди смерти, – не жестока ли эта мысль? Для меня это неизвестное науке насекомое служит ценным доказательством (если бы я нуждался в нем) неразрушимости зачатков сознательного существования; у него есть глаза и чувства вкуса, обоняния, осязания и слуха, и оно получило их вместе с разумом из мертвого тела женщины, которая жила и, без сомнения, любила, и грешила, и страдала более четырех тысяч лет назад! – Он остановился и вдруг прибавил: – Все-таки, откровенно говоря, я с вами согласен и считаю его злым созданием. В самом деле! Но от этого люблю его ничуть не меньше. Ведь я сам составил о нем фантастическое представление. Я склонен признавать идею о переселении душ и иногда, чтоб удовлетворить свою причуду, представляю, что принцесса из этого царского египетского дома имела порочную, блестящую и кровожадную душу и что… она здесь!
При этих словах холодная дрожь пробежала по моему телу, и, глядя на князя, на его высокую фигуру, освещенную зимнем светом, с «порочной, блестящей и кровожадной душой», вцепившейся в его руку, я вдруг увидел нечто безобразное, проступившее в его поразительной красоте. Меня охватил необъяснимый ужас, который я приписал впечатлению от рассказанной им истории, и, решив побороть свои ощущения, я стал разглядывать более внимательно волшебного жучка. Его блестящие бисерные глазки сверкали, как мне казалось, враждебно, и я отступил назад, сердясь на самого себя за овладевший мною страх перед этим существом.