Скорбь Сатаны. Вендетта, или История всеми забытого

Корелли Мария

Я от души рассмеялся: его слова забавляли меня.

– Я не предлагаю вам, – продолжал он, – беспокоиться, пытаясь избраться в парламент. Для карьеры джентльмена теперь в этом нет необходимости. Но я рекомендую вам выиграть дерби.

– Еще бы! Это восхитительная мысль, но не так легко исполнимая.

– Если вы хотите выиграть дерби, вы его выиграете. Я гарантирую и лошадь, и жокея!

Что-то в его решительном тоне поразило меня, и я наклонился вперед, чтоб внимательно рассмотреть его черты.

– Разве вы волшебник? – шутливо спросил я.

– Проверим! Итак, нужно ли достать вам лошадь?

– Если не поздно и вы этого хотите, – сказал я, – то я даю вам полную свободу, но я должен откровенно вам сказать, что мало интересуюсь скачками.

– Значит, вы должны изменить ваш вкус, – возразил он, – если хотите понравиться английской аристократии, потому что она мало чем другим интересуется. Нет ни одной знатной дамы, не имеющей тетрадки, куда она записывает ставки, пусть даже ее познания в правописании оставляют

желать много лучшего. Вы можете стать настоящим литературным событием сезона, но в «высшем» обществе этого никто не заметит; если же вы выиграете дерби, вы сделаетесь подлинной знаменитостью. Собственно говоря, я имею много дел с ипподромом, я посвятил себя ему. Я присутствую на каждых крупных скачках, не пропуская ни одних. Я всегда играю и никогда не проигрываю! А теперь я продолжу рисовать план ваших общественных действий. Выиграв дерби, вы примете участие в гонке яхт в Каусе и позволите принцу Уэльскому чуть-чуть обогнать вас. Затем вы дадите большой обед, приготовленный великолепным шеф-поваром, и позабавите его королевское высочество песней «Правь, Британия!», что сочтут красивым комплиментом, после чего в изящных выражениях намекнете на эту самую песню; вероятным результатом всего этого будет одно или два приглашения от членов королевской семьи. Пока все отлично. В разгар летней жары вы отправитесь в Гамбург пить воды, все равно, нужно вам это вам или нет. А осенью устроите охоту в купленном замке и пригласите королевскую особу присоединиться к вам, чтобы убивать бедных маленьких куропаток. Тогда ваша известность будет признана обществом, и вы сможете жениться на какой угодно прекрасной леди!

– Благодарю! Премного обязан! – И я дал волю искреннему смеху. – Честное слово, Лючио, ваша программа превосходна! В ней ничего не упущено!

– Это ортодоксальный круг общественного успеха, – сказал Лючио с восхитительной серьезностью. – Ум и оригинальность не добьются его, только деньги совершают все.

– Вы забыли о моей книге, – заметил я, – в ней, я знаю, есть и ум, и также оригинальность. Я уверен, что она поднимет меня на значительную высоту.

– Сомневаюсь, очень сомневаюсь, – ответил он. – Она, конечно, будет принята благосклонно, как произведение богача, забавляющегося литературой из прихоти. Но, как я уже сказал, гений редко развивается под влиянием богатства. К тому же аристократы не могут выкинуть из своих одурманенных голов, что литература принадлежит Граб-стрит [3] . Великих поэтов, великих философов, великих романистов представители «высшего» общества обычно неопределенно называют «людьми этого сорта». «Люди этого сорта так интересны», – снисходительно говорят олухи голубой крови, словно извиняясь за знакомство с некоторыми членами литературного класса. Вообразите себе чопорную леди времен Елизаветы, обращающуюся к приятельнице: «Ты разрешишь, дорогая, представить тебе некоего Уильяма Шекспира? Он пишет пьесы и что-то делает в театре “Глобус”, боюсь даже, что он немного актерствует; он очень нуждается, бедняга, но люди этого сорта так забавны!» Вы, мой дорогой Темпест, не Шекспир, но ваши миллионы дадут вам более шансов, чем он когда-либо имел в своей жизни, и так как вам незачем искать покровительства или выказывать почтение «моему лорду» или «моей леди», – эти высокие особы только обрадуются случаю занять у вас деньги, если вы готовы будете их одолжить.

3

Название лондонской улицы, где продавались дешевые издания и жили преимущественно бедные писатели. – Примеч. ред.

– Я не собираюсь давать взаймы.

– А давать просто так?

– Тоже нет.

Его проницательные глаза блеснули одобрением, и он сказал:

– Я очень рад, что вы не намерены «творить добро» вашими деньгами, как говорят ханжи. Вы умны! Тратьте их на себя, потому что тем самым вы обязательно принесете пользу другим, пусть и иными способами. Я всегда принимаю участие в благотворительности и вношу свое имя в подписные листы и никогда не отказываю в помощи духовенству.

– Удивляюсь этому, – заметил я, – особенно после того, как вы сказали, что не являетесь христианином.

– Да, это действительно кажется странным, не правда ли? – сказал он особенным тоном, извиняющим скрытую насмешку. – Но, может быть, вам стоит взглянуть на это с другой стороны. Духовенство делает все возможное, чтобы разрушить религию – ханжеством, лицемерием, чувственностью и всевозможными обманами, – и когда они обращаются ко мне за помощью в таком благородном деле, я оказываю ее с легкостью.

Я засмеялся.

– Очевидно, вы шутите, – сказал я, бросая окурок сигары в огонь, – и я вижу, что вы любите осмеивать свои добрые дела… Что это?

В этот момент вошел Амиэль, неся мне телеграмму на серебряном подносе. Я открыл ее: она была от моего приятеля, редактора, и содержала следующее:

С удовольствием принимаю книгу. Высылайте рукопись немедленно.

Я с торжествующим видом показал телеграмму Риманцу. Он улыбнулся.

– Само собой разумеется! Чего же другого вы ожидали? Только этот человек должен был иначе написать свою телеграмму,

так как я не могу предположить, чтобы он принял вашу книгу с удовольствием, если б не рассчитывал хорошо на ней нажиться. «С удовольствием принимаю деньги за издание книги» – так было бы вернее. Хорошо, что же вы намерены делать?

– Это я сейчас решу, – ответил я, чувствуя удовлетворение оттого, что наконец-то пришло время для отмщения некоторым моим врагам. – Книга должна быть напечатана как можно скорее, и я с особенным удовольствием лично займусь всеми относящимися к ней деталями. Что же касается остальных моих планов…

– Предоставьте их мне, – сказал Риманец, властно кладя безукоризненной формы руку на мое плечо, – предоставьте их мне! И будьте уверены, что очень скоро вы окажетесь наверху, как медведь, удачно достигнувший лепешки на вершине смазанного жиром столба, – к зависти людей и изумлению ангелов.

VII

Три или четыре недели пролетели вихрем, и к концу их я с трудом узнавал себя в праздном, беспечном, экстравагантном светском человеке, которым неожиданно сделался. Иногда, случайно, в уединенные минуты, прошлое с его неприглядными картинами возвращалось ко мне, как в калейдоскопе, и я видел себя – голодного, плохо одетого, склонившегося над бумагами в своей унылой квартире, несчастного, но среди всего этого несчастия, однако, получавшего отраду в мыслях, которые создавали красоту из нищеты и любовь из одиночества. Эта творческая способность теперь уснула во мне, я делал очень мало, а думал еще меньше. Но я чувствовал, что эта интеллектуальная апатия была только преходящей фазой – умственными каникулами и желанным отдыхом от интеллектуальной работы, на который я заслуженно имел право после всех страданий бедности и отчаяния. Моя книга печаталась, и, может быть, самым большим удовольствием из всех, которыми я теперь пользовался, была для меня вычитка первых листов, по мере того как они поступали мне на просмотр.

Между тем даже это авторское удовлетворение имело свой недостаток, и мое личное неудовольствие было каким-то странным. Я читал свою работу, конечно, с наслаждением, так как нисколько не отставал от своих собратьев, считая, будто все, что я делал, было хорошо, но мой снисходительный литературный эгоизм был смешан с неприятным удивлением и недоверием, потому что в моей книге, написанной с энтузиазмом, превозносились чувства и излагались теории, в которые я не верил. Как это случилось? – спрашивал я себя. Зачем же я предлагал публику составить обо мне ложное мнение?

Эта мысль ставила меня в тупик. Как я мог написать книгу, совершенно непохожую на меня, каким я теперь знал себя?

Мое перо, сознательно или бессознательно, написало то, что мой рассудок всецело отвергал, как, например, веру в Бога, веру в вечные возможности божественного прогресса человека. Я не верил ни в одну из этих доктрин. Когда мною владели такие идеи, я был бедняком, умирающим с голода, не имевшим друга в целом свете, и, вспоминая все это, я поспешно решил, что мое так называемое вдохновение было результатом работы не получавшего достаточного питания мозга. Но тем не менее было нечто утонченное в этой поучительной истории, и однажды днем, когда я занимался просмотром последних листов корректуры, я поймал себя на мысли, что книга была благороднее, чем ее автор. Эта идея причинила мне внезапную боль. Я бросил свои бумаги и стал смотреть в окно. Шел сильный дождь, и улицы были черны от грязи; промокшие пешеходы имели жалкий вид, вся перспектива казалась печальной, и тот факт, что я теперь был богатым человеком, не поборол уныния, незаметно закравшегося в меня. Я был совершенно один, так как теперь имел свой собственный номер из нескольких комнат в отеле, недалеко от тех, которые занимал князь Риманец. Я также имел своего слугу, порядочного человека, который мне нравился тем, что разделял мое инстинктивное отвращение к княжескому лакею Амиэлю. Кроме того, у меня были собственные лошади, экипаж, кучер и грум, так что мы с князем, будучи самыми задушевными приятелями, все же могли, избегая той «фамильярности», которая вызывает презрение, существовать по отдельности. В тот день я был в более отвратительном расположении духа, чем в дни моей бедности, хотя, по здравому размышлению, мне не о чем было горевать. Я обладал громадным состоянием, отличался прекрасным здоровьем и имел все, что хотел, сознавая, что, если бы мои желания увеличились, я легко мог удовлетворить их. Под руководством Лючио «колесо публичности» набрало такие обороты, что я мог увидеть свое имя почти в каждой провинциальной и лондонской газете, называвшей меня «знаменитым миллионером». И для пользы публики, к сожалению, несведущей в этих делах, я могу пояснить, и это истина без всяких прикрас, что за четыреста фунтов стерлингов [4] хорошо известное «агентство» гарантирует помещение все равно какой, лишь бы не пасквильной, статьи не менее как в четырехстах газетах. Таким образом, секрет популярности легко объясним, и здравомыслящие люди в состоянии понять, почему имена некоторых авторов постоянно встречаются в печати, тогда как другие, быть может, более достойные, остаются неизвестными. Их заслуги в таких случаях ничего не значат – все решают деньги.

4

Факт. – Примеч. автора.