Скорость
Шрифт:
Сегодня, когда Петр после очередной поездки забежал к нарядчику, чтобы сдать маршрут, Роман Филиппович остановил его на крыльце деповского домика.
— Ты вот что, — сказал он ему по праву тестя. — Сговоритесь-ка с Лидой, и всем семейством прикатывайте к нам. Отдохнете, заночуете…
Петр категорически замотал головой:
— Не могу.
— Почему не можешь? Сегодня суббота, завтра выходной.
— Режимные карты изучать буду, — сказал он с явной издевкой и сразу хотел уйти. Но Роман Филиппович заступил ему дорогу:
— Обожди!
Непривычный приказной
— Учить будешь, как перед Сазоновым каяться, да?
— Нет, — сказал Роман Филиппович, — учить не буду. А поговорить нужно.
— Хватит. Говорили уже не раз. — Петр надвинул на брови сизоватый от пыли картуз и, не сказав больше ни слова, зашагал по междупутью.
Солнце давно перевалило за полдень, но жара не спадала. Легкие бугристые облака чуть приметно маячили на краю неба. Уже какой день так вот: к полудню покажутся, потомятся на месте, потом растают, будто ничего не было. Все вокруг — вагоны, столбы, будки, пакгаузы — выгорело до неузнаваемости. Даже само небо вместо синего сделалось каким-то рыжим, неприветливым.
Дубков долго смотрел вслед зятю. Так и хотел крикнуть ему: «Мальчишка ты зеленый. Вздуть бы тебя как следует за такую выходку». Но зная, что этим дела не поправишь, сдержал свой гнев. А когда Петр скрылся из виду, вытер вспотевшее лицо, сошел с крыльца и направился к открытым воротам депо.
В механическом цехе неожиданно поймал его за руку главный инженер Шубин.
— Э-э-э, Филиппыч! А ну иди, полюбуйся!
Он подвел Дубкова к свежему номеру стенной газеты «Прожектор» и стал вслух читать:
Он живет, как завороженный, От друзей всех отгороженный, Вид его теперь не прост: У него павлиний хвост. Говорить с ним воспрещается, Подойдет кто — обжигается, Но не будем тратить слов, Отгадайте, кто таков?— Недурно ведь? — сказал Шубин, весело потирая руки. — Весьма даже недурно!
— А я считаю, что это недопустимое зубоскальство, — послышался вдруг раздраженный голос подошедшего сзади Сахарова. — Нельзя так обращаться с человеком, который…
— А вы уже узнали? — поймал его на слове Шубин. — Э-э-э, тогда все правильно. Никакого зубоскальства. Как, Филиппыч, по-твоему?
— По-моему, еще кое-кого прописать бы следовало, — сказал Дубков. — Чтобы хвосты людям не приклеивали.
Подошел Зиненко, почитал и кивнул Дубкову.
— Правильно, Роман Филиппович. Нехай каждый знае, що вин таке!
К стенгазете подходили рабочие, машинисты и все читали вслух, подбрасывали шутки. У Сахарова лицо от злости то розовело, то бледнело. Дубков хорошо понимал его состояние. Не будь сейчас тут людей, исчез бы «Прожектор» в два счета и никто не узнал бы о существовании сатирического стихотворения.
Перед Дубковым неотступно маячила упрямая фигура зятя, уходившего прочь по раскаленному солнцем междупутью. И в голове мучительно сверлило: «Неужели так и не удастся поговорить с ним до вторника? А ведь нужно, очень нужно».
Минут через тридцать Роман Филиппович снова вышел на пути, внимательно посмотрел во все стороны: «Авось человек одумается и придет?» Нет, напрасны были его ожидания.
Солнце тем временем продвинулось еще дальше, к западу. Появились тени от зданий и вагонов. А духота, казалось, давила пуще прежнего. И запах разогретого мазута неослабно бил в ноздри.
На краю неба все так же маячили бугристые облака. Только теперь они стали гуще. «Хорошо, — подумал Роман Филиппович, — может жары такой не будет».
Весь этот день Евдокии Ниловны дома не было. Она еще утром уехала к маленькому Сереже и задержалась там дольше обычного. В другое время Роман Филиппович, вернувшись с работы, непременно позвонил бы ей, напомнил о себе, пошутил бы, что соскучился. А на сей раз молчал: надеялся, что она уговорит молодых удостоить своим посещением Семафорную. Все же с ней Петр ни разу не ссорился.
Но приехала хозяйка одна. Приехала уже в сумерках, очень усталая и чем-то взволнованная. Наскоро сбросила косынку, отыскала шлепанцы и торопливо прошла в большую комнату. Роман Филиппович спросил ее сочувственно:
— Видно и тебя не балует зятек-то?
Евдокия Ниловна махнула рукой.
— Постой, Роман, не сбивай с толку.
Она распахнула дверцы шкафа и принялась что-то разыскивать.
— Да что случилось? Объясни!
Ответа не последовало. Хозяйка старательно искала что-то в своей старинной бархатной сумке, расшитой мелким бисером. И вдруг нашла, радостно всплеснула руками:
— Какие же мы, Роман, с тобой дурни! Внуку-то полгода завтра исполняется!
— Полгода? — переспросил Роман Филиппович. — А ну-ка, ну-ка?
— Так вот запись имеется! Ах нет, ошиблась, — притихла Евдокия Ниловна. — Не полгода, а пять месяцев.
— Ну все равно, — оживился Роман Филиппович, счастливо потирая ладонь о ладонь. Он радовался тому, что появился повод для нового разговора с зятем. Взяв у жены тетрадный листок с записью, он подошел с ним к висевшему на стене календарю, посчитал для верности на пальцах и заторопился к телефону.
— Слушайте, папаша с мамашей! — зашумел он в трубку. — Что же получается. У сына полугодие, а вы…
— Чего ты мелешь, — дернула его за рукав Евдокия Ниловна. — Не полугодие, а пять месяцев.
— Обожди, не мешай, — отмахнулся Роман Филиппович и снова в трубку: — Да, да, маленькое полугодие… Так даже в старинных святцах было записано: шесть месяцев — большое полугодие, а пять — малое.
— В каких таких святцах? Где ты их видел? — не переставала возмущаться Евдокия Ниловна. Но Роман Филиппович не обращал на нее внимания. Он за несколько минут столько наговорил Петру о значении маленького полугодия, что у того даже голос изменился.