Скрещение судеб
Шрифт:
Есть протокол обыска, в нем поминаются трое мужчин, видно это они и были.
«Протокол
Гор. Рязань «22» февраля 1949 г.
Я, сотрудник управления Мин. Гос. Безопасности по Рязанской области Копотеев, на основе ордера Упр. Мин. Гос. Без. по Рязанской обл. N 52 от 21 февраля 1949 г. в присутствии Эфрон A. C., ее соседки по комнате Гордон Берты Осиповны, понятого нач. хоз. отдела Упр. Связи Тихонова Степана Андреевича и сотрудника УМВДГО Шпилева, руководствуясь ст. ст. 17–18 5УПК РСФСР арест/обыск гр. Эфрон, проживающей дом 84, ул. М. Горького. Согласно ордеру арестована Эфрон A. C., год рождения 1913 [159] .
159
Год рождения у Али в документах был перепутан. Она родилась в 1912 г.
Изъято для доставления в УМГБ Ряз. обл. следующее:
1) Временное удостоверение N.
2) Профбилет.
3) Записная книжка одна.
4) Фотограф, карточки Эфрон и ее родных 8 шт.
5) Личная переписка Эфрон на 23 листах.
При обыске от арестованного и других присутствующих лиц жалоб нет.
1. На неправ. допущения при обыске нет.
2. На исчезновение предметов, не занесенных в протокол, нет.
Обыск проведен
Протокол составлен в 3 экземплярах.
Копию протокола получил:
Подпись А. Эфрон»
Есть текст телеграммы — Нина его запомнила. Юз был в Москве, они собирались в гости, когда принесли телеграмму: «Аля захворала. Увезли в больницу. Мама».
Тая и Анатолий вечером все же решили пойти на улицу Горького, где жил Гордон. Конечно, надежды не было и все же… В окнах было темно. Дверь не открыли. Кто-то из соседей сказал им — самого Гордона нет, а днем у них был обыск…
Когда сотрудники канцелярии пришла на работу, они увидели все перевернутым, обыск был и тут, даже каретку пишущей машинки вывернули. Директор училища позвонил в МГБ, хотел узнать, где Ариадна Сергеевна Эфрон, звонил не один раз, но ответ был один: «Ничего не знаем!» Пришел денежный перевод от Пастернака. Але полагалось получить зарплату, из канцелярии послали запрос в МГБ — что делать с деньгами. Ответа не было. Кажется только через месяц или полтора раздался телефонный звонок и Таю попросили к телефону. Звонивший назвался следователем МГБ Лопаткиным. Он сказал, чтобы она завтца в 11–00 пришла в бюро пропусков и он даст ей доверенность от Ариадны Сергеевны Эфрон на получение денег. А через день ей следует принести эти деньги туда же, в то же время и можно сигареты. Но предупредил: в бюро пропусков окошечко маленькое, передача должна быть небольшой. Анатолий, конечно, пошел с Таей за доверенностью и увидел, что окошечко действительно такое маленькое, что в него можно просунуть только несколько пачек сигарет. А в канцелярии уже суетились, все притащили, кто, что мог, даже пирожков напекли. Ребята купили 40 пачек сигарет «Кино», которые курила Аля. Но как это было все передать? И тогда пришла в голову идея — взять женский чулок и вложить все в него, сделать колбасой. Понесли передачу Тая и Анатолий. Сначалапередали деньги, потом стали пропихивать в окошечко чулок, а он длинный, толкают его и боятся — сейчас захлопнут окошко. Слышны голоса, но что там за окошком не видно — все забрано деревянным щитом. Тая узнала голос Лопаткина. Когда пропихнули все до конца и захлопнулось окошко, послышался смех.
Лопаткин еще несколько раз звонил и они носили передачи. Тая просила устроить свидание, но он сказал, что пока идет следствие — это невозможно, он только может брать передачу, когда Ариадну Сергеевну привозят к нему из тюрьмы. Но обещал, когда закончит следствие, — устроить.
Есть письмо Али к тетке, к Елизавете Яковлевне. Без марки. На конверте стоит штамп — доплатное. Доплата один рубль. Обратный адрес — Рязань, тюрьма N 1, А. С. Эфрон.
«15 июня 1949.
Дорогая Лилечка, Вы давно не имеете от меня известий и наверное беспокоитесь. Я жива и по-прежнему здорова. Очень прошу Вас, позаботьтесь о моих вещах, оставшихся в Рязани на квартире, а я, когда приеду на место, сообщу Вам, куда и что мне переслать. Простите меня за беспокойство, я надеюсь, что вы обе здоровы по мере возможности. Лилечка, если Вы не на даче и если Вам не очень трудно, то пришлите мне сюда, только поскорее, немного хотя бы сухарей и сахара на дорогу, цельную рубашку и какую-нибудь кофту с длинными рукавами и простынку. Можете прислать письмо, мне еще очень нужен мешок для вещей или наволочка от матраса. Но я не знаю, где мои вещи сейчас, еще в Рязани на квартире или их перевезли к Вам. Лилечка, я надеюсь, что по приезде устроюсь на работу неплохо и смогу Вам помогать, а то все вы мне помогаете. Будьте здоровы, мои родные, очень жду от вас весточки, приеду на место, сообщу подробно о себе. Позаботьтесь о моих вещах и о деньгах, которые остались у бабки, где я жила, крепко вас целую всех. Ваша Аля.
Если можете, пришлите и напишите поскорее. Еще очень нужен пояс с резинками и майка или футболка…»
Лопаткин слово сдержал. На этот раз Але повезло со следователем. В следующем письме к теткам она напишет, что перед самым ее отъездом у нее были ребята из училища, принесли продукты и деньги.
Фокины Тая и Анатолий мне рассказывали, что в училище пришла открытка от Бориса Леонидовича, который, естественно, ничего не знал о случившемся. Передать эту открытку в тюрьму было нельзя и Анатолий выучил написанное в ней наизусть. Когда, в назначенное им время, они подошли к тюрьме, их потрясла очередь, которая тянулась чуть не на километр. Это были все родственники, близкие заключенных с передачами… Миновав очередь, они с трудом протиснулись к воротам тюрьмы. В начале их не пускали, но, узнав, что им выписан пропуск, созвонились с комендатурой, пропустили. Их стали передавать от одного охранника к другому. Их водили по каким-то лабиринтам, коридорам, этажам, наконец остановили перед дверью, обитой железными листами, отперли и они очутились в какой-то странной комнате, где в одной из стен был проем, забранный вертикальными металлическими прутьями, как в клетке для зверей! А за этими прутьями вооруженный охранник, а за ним, метрах в двух, такая же стена, с такими же прутьями, а за ней узкий коридор. Железная дверь с визгом захлопнулась, щелкнул замок. И их обоих охватил страх…
Но в это время, в том узеньком коридоре, за двумя решетками, появилась Ариадна Сергеевна. У Таи и Анатолия комок подступил к горлу, они готовы были разреветься. Она, видно, тоже нервничала и все время застегивала уже застегнутую кофточку. Она первая овладела собой и стала расспрашивать их о занятиях, студентах, о сотрудниках. Говорила, что очень жалеет, что не будет на их свадьбе, но пусть они услышат ее «горько» из далека! О себе не говорила, только сказала, что очень волнует ее когда и куда отправят [160] . Просила позвонить Лопаткину, чтобы он разрешил принести ей мешок и шерстяные носки. Свидание быстро окончилось. Когда ребята забирали свои паспорта в комендатуре, им удалось переговорить с начальником охраны и тот разрешил им принести мешок и носки. Но когда они пришли, им сказали, что Ариадну Сергеевну Эфрон уже отправили этапом…
160
В Рязани Аля отказалась от тех показаний, которые давала на Лубянке. Но судьбы решались механически: коль была статья 58 ПШ — стало быть — пожизненная ссылка в Сибирь! Решение было вынесено 18 мая 1949 г.
И снова доплатное письмо теткам. Доплата один рубль. Письмо из пересыльной Куйбышевской тюрьмы.
«4 июля 1949.
Дорогие Лиля и Зина, пишу вам из Куйбышева,
161
Д. С. Журавлев.
162
Так звали домашние И. Д. Гордона.
И спустя двадцать один день на обрывке бумаги карандашом:
«25 июля 1949.
Дорогие Лиля и Зина! Пишу вам на пароходе, везущем меня в Туруханский край, куда направляют меня и многих мне подобных на пожизненное поселение. Это 2500 км на Север по Енисею и еще сколько-то в глубь от реки. Точного адреса пока не знаю, телеграфирую его вам, как только приеду на место. Буду находиться в трехстах километрах от Игарки, то есть совсем-совсем на севере. Едем по Енисею уже трое суток, река огромная, природа суровая, скудная и нудная. По-своему красиво, конечно, но смотрю без всякого удовольствия. На месте работой и жильем не обеспечивают, устраивайся, как хочешь. Наиболее доступные варианты — лесоповал, лесосплав и кое-где колхозы. Всякий вид культурно-просветительной работы нам запрещен. Зона хождения очень ограничена и нарушать ее не рекомендуется — можно получить до 25 лет каторжных работ, а эта перспектива не очень воодушевляет. В Рязани ко мне на свидание пришли мои ученики, они сказали, что мои вещи и деньги перевезли в Москву, я думаю, что они находятся у вас, а не у Нины. Сейчас у меня на руках есть немного меньше ста рублей, вначале деньги у меня были, но все время приходилось прикупать продукты, так как везде было очень неважно с питанием. По приезде на место телеграфирую вам и попрошу прислать денег телеграфом, сколько можно будет, из тех, что у вас или у Нины остались. Кроме того, мне необходимо кое-какие вещи, ибо то, что у меня с собой и на себе, от тюрьмы и этапов уже пришло в почти полную негодность…»
И был Туруханск, И было первое письмо из Туруханска. Было много этих писем — целые тома! Письма к теткам, письма к Борису Леонидовичу. Единственная возможность общения с близкими ей людьми, от которых она теперь была отторгнута навечно.
«1 августа 1949.
Дорогие мои Лиля и Зина, пишу вам уже из Туруханска, куда прибыла несколько дней тому назад после долгой и тяжкой дороги. Обещали оставить здесь, если найду работу, и вот все эти несколько дней прошли в судорожных поисках — боже мой, что это было, ни в сказке сказать, ни пером описать. Кажется, не осталось ни одной двери, в которую бы я не постучалась и где бы не получила отказ. Устроиться нужно было в трехдневный срок, иначе направляют в дальний колхоз на общие работы, а там зимой нет почтовой связи, и вообще сами себе представьте, насколько тяжела перспектива быть отрезанной от почты, телеграфа, газет, одним словом, от культуры. Туруханск стоит на Енисее, река огромная до ужаса, дома все деревянные, есть три магазина, крупа, консервы, водка. С хлебом очень трудно, за время пребывания здесь не удалось купить ни разу, есть молоко, соленая рыба, свежая, несмотря на реку, бывает редко. Цены на все московские. Есть клуб, есть кино. Есть местная газета. Вообще по сравнению с другими селами, которые мы видели с парохода, это крупный центр. Здесь белые ночи и масса северных пушистых лаек, которые совсем не лают и которые зимой вместо лошадей. Коренное население относится приветливо. Сейчас разгар лета, но холодно, как у нас в сентябре. Картошка еще не цветет. Кроме картошки на огородах нет ничего. Грибы и ягоды еще не поспели. Здесь уже не тайга, а лесотундра. Деревья совсем маленькие. Комаров и мошки масса. Вот и все новости и гадости в телеграфном стиле. Приехав, послала телеграмму Нине, надеюсь, что она в Москве. Мне ужасно нужны деньги — сейчас 15 рублей в кармане и все очень трудно. Наконец, после долгих мучений к огромной радости получила работу уборщицы в школе с окладом 180 р., это та самая, очевидно, работа по специальности, которую мне сулили в Рязани. В обязанность уборщицы входят: сенокос, заготовка, пилка и колка дров, ремонт и побелка школьного дома, ну и мытье полов и т. д. Сегодня еду с другой женщиной на сенокос на 10–15 дней на лодке через Енисей (от роду боюсь потонуть), там тащить лодку волоком два километра и еще 9 км вверх по реке Тунгуске, и там какой-то остров, где будем косить. Все бы ничего, но мое обмундирование совсем не приспособлено для комаров…
Если бы вы знали, как я устала от всех этих переживаний и от всех этих дорог! Но пока что жива, несмотря ни на что…»
Их целая партия вечных поселенцев прибыла с Алей одним пароходом, и сразу разбрелись они по Туруханску в поисках работы. А Туруханск — это всего лишь большое село, хотя по сравнению с другими селами, разбросанными по Енисею, и считалось «крупным культурным центром». И где в этом беле было найти работу на всех! Аде Шкодиной повезло, она устроилась судомойкой в маленькую столовую при аэродроме, а Аля все ходила от дома к дому, стучалась в каждую дверь. Порой ее охватывало отчаяние, и она безвольно опускалась на поленницу дров, на ступеньку и не хотела уже больше стучаться и спрашивать — нет ли какой работы… Стучалась за нее Ада. Наконец Алю взяли уборщицей в школу. — «Эта та самая, очевидно, работа по специальности, которую мне сулили в Рязани…» — писала она теткам.