Скрещение судеб
Шрифт:
И опять же это остается нам в наследство…
Но, быть может, все же расхождениежизней происходит не от «несвободы» Марины Ивановны, а потому, что она всегда взвешивает! «И взвешен быв, был найден слишком легким…»
И это — «почти обо всех, кого Я любила».
А взвешивать она начинает сразу, при первом знакомстве или при первом незнакомстве, с первых же писем. Она объясняет Бахраху, что это — «некоторое испытание дна. (С той разницей, что плохой пловец, испытывая, боится его упустить, хороший пловец — найти)». Увы, она находит — и слишком быстро,
«Ум у Сонечки никогда не ложится спать. «Спи, глазок, спи, другой…» а третий не спал…» Ум у Марины Ивановны никогда не ложится спать… Он зорко следил за всем происходящим, наблюдая и за тем, кем увлекается она, и ведя наблюдения и за ней самой. Он как бы третий в той игре, как бы сторонний наблюдатель!
«Бог хочет сделать меня — Богом или поэтом — а я иногда хочу быть человеком и отбиваюсь и доказываю Богу, что он не прав. И Бог, усмехнувшись, отпускает: «Пойди, поживи»…
Так он меня отпустил к Вам на часочек…»
Так и ее ум отпускает ее на часок, но только на часок… А затем вступает в бой и отбивает ее у чувства! «Чувство у меня всегда было умноё, то есть зрячее, поэтому всю жизнь упреки: Вы не чувствуете, Вы рассуждаете…»
«В каждой моей игре — ставкой всегда была — я… И проигрыш всегда был — мой: я себя другому всегда проигрывала, но так как Ябыла безмерная моя душа, то этого другому было — много— и часто ставка оставалась на столе или — или смахивалась локтем под стол…».
И как она боится этого своего много, своей безмерности в мире мер, когда, наконец, поймет, что людям этого не надо, что это их ошеломляет, пугает, что люди хотят совсем иного в жизни. И как она пытается предостеречь и уберечь их от безмерности своей!
«Не удивляйтесь гигантскости моего шага к Вам, у меня нетдругого… только не пугайтесь и не подломитесь и не усомнитесь…»
Это она пишет Анатолию Штейгеру, а Вере Буниной:
«Не бойтесь моего жарак Вам, переносите его со спокойствием природы — стихов — музыки, знающих род этого жара и его истоки…»
И ей же:
«Знаю еще, что могла бы любить Вас в тысячу раз больше, чем люблю, но — слава Богу! — я сразу остановилась, с первого, нет — допервого шагу не дала себе ходу, не отъехав — решила: приехала.
Вы — может быть — мой первый разумный поступок за жизнь…»
И Татьяне Кваниной:
«Таня! Не бойтесь меня. Не думайте, что я умная, не знаю что еще, и т. д. и т. д. и т. д. (подставьте все свои страхи)…»
И Бахраху:
«Когда люди, сталкиваясь со мной на час, ужасаются темиразмерами чувств, которые во мне возбуждают, они делают тройную ошибку: не они — не во мне — не размеры. Просто безмерность, встающая на их пути. И они, м. б., правы в одном только: в чувстве ужаса…»
И как эта безмерность и в дружбе и в любви мешает ей самой! И как она отлично понимает, что « сильныепотоки — сверхрта и миморук…»
Потом была колода Колодца. Басня — та: Поток водыИ вечная неутоленность жажды… И, в общем-то, всегда, несчастна, разочарована, обижена… И как, все зная и понимая, она не может совладать с собой, ей некуда деваться от себя самой. Она такая, какою создала ее природа, Господь Бог, и, как ни пытается она «нахлобучить гасильник» на свои чувства, они все с той же безудержной страстью вспыхивают каждый раз…
«…От чего Вы к жизни излечились, чему научились? Ни от чего. Ни чему. И всяя к Вамэтому живой пример…
В который раз? И разве я не знаю, что все кончится, и разве я верю, что (это во мне к Вам) когда-нибудь кончится, когда-нибудь меня отпустит и что я от Вас опустею: стану опять пустым — и холодным — и свободным домом: domaine… [50] »
И снова — в который раз! — она в полете, увлечена, и снова письма каждый день через границу, в горы, туда, в Швейцарию, где в туберкулезном санатории некто Анатолий Штейгер, который когда-то где-то на каком-то из ее вечеров промелькнул и которого она не запомнила, не разглядела, но он ее окликнул, прислал письмо, он болен, у него туберкулез, он очень молод, он моложе Марины Ивановны на пятнадцать лет, и он, конечно же, пишет стихи и, конечно же, разбитая любовь, и он несчастен… И Марина Ивановнна ринулась его спасать.
50
У себя… ( фр.).
И письмо за письмом из маленького городка Moret в Савойе, где протекает речка Loing, где старинный замок, увитый плющом, где пещеры и где она проводит летние месяцы с Муром в 1936 году.
«Я — годы— по-моему восемь лет — живу в абсолютном равнодушии, т. е. очень любя того и другого и третьего, делая для них все, что могу, потому что надо же, чтобы кто-нибудь делал, но без всякой личной радости — и боли: уезжают в Россию — провожаю, приходят в гости — угощаю.