Скрещение судеб

Белкина Мария Иосифовна

Так, может быть, следует толковать слово Ахилла — Я предпочел бы быть погонщиком мулов в мире живых, чем царем в царстве теней.

Но все это: и Ахиллы и Аиды и Антеи исчезает перед живой достоверностью, что я нынче в последний раз сидела с Вами за столом, что мне уже некуда будет — со всеми Ахиллами, и Аидами, и Антеями, что руки, в которые все — шло — шла — вся, — отняты.

(У меня чувство: что мы с вами — и не начинали!)

Напишите первый. Дайте верный адрес. Захотите приехать — предупредите. Приезжайте один. Я себяк Вамни с кем не делю. Один, на весь день — и на очень долгий вечер.

Спасибо за все.

Обнимаю Вас, родной.

М.»

Марина Ивановна пишет: «Был живой родник…» — но то был не родник, то снова был водопад, «поток сверх рта и мимо рук!» Водопад, обрушившийся на Тагера, привыкшего к нашей

обыденности выражения своих чувств и не знавшего тогда, что письмо это повторяет столь схоже другие ее письма к другими что, быть может, это и была-то всего лишь отчаянная мольба не оставлять ее надолго совсем одну с ее Аидами, Ахиллами, Антеями — там, за куриным двориком, где ей не к кому придти… И главное — еще столь страстное ее желание, столь свойственная ей необходимость повести кого-то, кто в данный момент ей показался, по лабиринту своей души!..

В тот день, двадцать второго января, Марина Ивановна провожает Тагера на станцию. А двадцать третьего рождаются стихи:

Ушел — не ем: Пуст — хлеба вкус. Все — мел. За чем ни потянусь. …Мне хлебом был, И снегом был. И снег не бел, И хлеб не мил.

И тем же числом помечено другое стихотворение:

— Пора! для этогоогня — Стара! — Любовь — старей меня! — Пятидесяти январей Гора! — Любовь — еще старей: Стара, как хвощ, стара, как змей, Старей ливонских янтарей, Всех привиденских кораблей! Старей! — камней, старей — морей… Но боль, которая в груди, — Старей любви, старей любви.

И двадцать четвертого — страшные по своей точности и лаконичности строки!

Годы твои — гора, Кожа твоя — кора, Ложе твое — нора, — Прожитая пора!

Прощаясь с Тагером, Марина Ивановна договаривается о свидании в Москве, она дает ему телефон Елизаветы Яковлевны, по этому телефону они должны будут условиться о дне встречи, и они уславливаются, и в записочке, она пишет: они посидят где-нибудь в кафе, поговорят, ей очень хочется рассказать о себе. «Обязательно приходите. Очень прошу смочь» [54] .

54

Цитирую по памяти. М.Б.

Но он не смог. Или не захотел смочь, или жена не захотела. У каждого своя жизнь, свои обстоятельства, свои соображения, дела. А Марине Ивановне так необходима была хотя бы иллюзия отношений… И вечер, когда Марина Ивановна вырвалась из Голицыно, она провела не с Тагером, как этого хотела, а с Борисом Леонидовичем, который — «бросив последние строки Гамлета, пришел по первому зову — и мы ходили с ним под снегом и по снегу — до часу ночи — и все отлегло — как когда-нибудь отляжет — сама жизнь…» [55]

55

Быть может, именно об этой ночной прогулке и рассказывал Борис Леонидович нам с Тарасенковым — там у памятника Тимирязеву.

«…Мне было больно, мне уже не больно…»

«…Господи! — от кого и от чего в жизни мне не было больно, было небольно?…»

И тут же Марина Ивановна обращает в Голицыно внимание на Замошкина. И пишет о нем Веприцкой: «Есть один, которого я сердечно люблю — Замошкин, немолодой уже, с чудным мальчишеским и изможденным лицом. Он — родной. Но он очень занят, и я уже обожглась на Т…»

Аля из Туруханской ссылки написала однажды Борису Леонидовичу о матери: «Часть ее друзей и большинство романов являлись, по сути дела, повторением романа Христа со смоковницей (таким чудесным

у тебя). Кончалось это всегда одинаково: «О как ты обидна и недаровита!» — восклицала мама по адресу очередной смоковницы и шла дальше, до следующей смоковницы…»

Не знаю, в те ли дни или чуть раньше, но январем помечено неоконченное стихотворение о любви «бродяге». Там за куриным двориком, за перегородкой в чужом доме, Марина Ивановна перебирает в памяти и как-бы прощается со «спутниками души своей». (Есть что-то в этом от ее Казановы в «Фениксе»!) И хотя я знаю, что теперь во всех книгах будут цитировать эти ее стихи [56] , но позволю и себе сделать тоже. Вот отрывок:

О первые мои! Последние! Вас за руку в Энциклопедию Ввожу, невидимый мой сонм! Многие мои! О, пьющие Душу прямо у корней. О, в рассеянии сущие Спутники души моей! Мучиться мне — не отмучиться Вами, О, в рассеянии участи — Сущиедуши моей! Многие мои! Несметные! Мертвые мои (— живи!) Дальние мои! Запретные! Завтрашние не — мои! Смертные мои! Бессмертные Вы, по кладбищам! Вы, в кучистом Небе — стаей журавлей… О, в рассеянии участи Сущие— души моей! Вы по гульбищам — по кладбищам — По узилищам —

56

Впервые напечатано в 1990 году в «Библиотеке поэта» «Большая серия», издание третье.

Тогда, в январе, в Голицыно впервые возникает разговор об издании сборника стихов Марины Ивановны. Какой-то человек из Гослитиздата, этим делом ведающий, предлагает ей издать книгу. И остановка только за стихами. Но у нее нет своих книг, тетрадей, все задержано на таможне. Она достала у Бориса Леонидовича «После России», но эту книгу увез Тагер в Москву и не торопится вернуть.

И еще: необходимо «Ремесло». Марина Ивановна хочет составить эту новую книгу для Гослита из выпущенных ею в эмиграции — «Ремесло», Берлин, 1922 и «После России», Париж, 1928. Из двух она хочет сделать одну.

Но начиная составлять книгу, она уже сомневается в том, что книга будет.

1 февраля она посылает записочку в Москву старшей сестре Сергея Яковлевича Вере Яковлевне Эфрон, которая в это время работает в Государственной библиотеке имени Ленина, с просьбой добыть ей сборник стихов «Ремесло»:

«Милая Вера! Очень большая просьба. Мне предлагают издать книгу избранных стихов. Предложение вполне серьезное, человек с весом. Но — дело срочное, п. ч. срок договоров на 1940 г. — ограниченный. Хочу составить одну книгу из двух — Ремесла и После России. Последняя у меня на-днях будет, но Ремесла нет ни у кого. — Ремесло, Берлин, Из-во Геликон, 1922.

Эта книга есть в Ленинской библиотеке, ее нужно было бы получить на руки, чтобы я могла переписать, т. е. ту часть ее, к-ая мне понадобится. А м. б. у кого-нибудь из Ваших знакомых — есть?

Главное — что меня очень торопят.

Целую Вас, привет Коту.

М.Ц.»

Ремесло в Ленинской библиотеке — есть, наверное, мне всеговорят.

— Нынче (1-ое февраля) Муру 15 лет».

Но Вера Яковлевна вряд ли могла получить «Ремесло» из Ленинки: книги для перепечатки там не выдают. А «После России» все еще у Тагера, и Марина Ивановна из-за гордыни к нему не обращается, она им обижена, звонить ему не хочет. Положение спасает Ной Григорьевич Лурье, который в это время живет в Голицыно, он соединяет Марину Ивановну по телефону с Тагером, и в разговоре выясняется, что у того есть и «Ремесло». Кто-то дал ему на время почитать. И теперь Марина Ивановна надеется заполучить от него обе книги, быть может, тот, кто одолжил ему «Ремесло», позволит ей перепечатать ее стихи…