Скрипка дьявола
Шрифт:
— Красивый парень и прекрасный виолончелист. Он приезжает в Виторию сегодня днем. Когда он был здесь в последний раз с моей дочерью, он оставил кое-что из своих вещей, полагая, что скоро вернется.
— Кое-что из вещей? А что именно?
— Ноты, книги. Иногда они с Ане привозили с собой инструменты и импровизировали дуэтом дома.
Пердомо припомнились вчерашние слова Гальдона, настаивавшего на версии преступления, вызванного страстью, и он начал вести подкоп под итальянца.
— Сеньор Ларрасабаль, вы уверены, что в отношениях вашей дочери и сеньора Рескальо не было никаких проблем, никаких скрытых конфликтов?
— Иногда они ссорились, но так делают все влюбленные. После более чем сорока лет брака я тоже ссорюсь со своей женой, потому что нет женщины, которая время от времени не
— Вы не заметили, что эти ссоры в последнее время стали более частыми?
— Честно говоря, нет, скорее наоборот. Я говорил жене, что никогда не видел Андреа таким предупредительным, таким внимательным к моей дочери, как в последнее время.
— Это интересно. И чем, по-вашему, это можно объяснить?
— Возможно, тем, что они наконец-то назначили день свадьбы. Они собирались пожениться в конце сентября.
Вильянуэва жестом показал Пердомо, что хотел бы выйти на минуту, чтобы сделать телефонный звонок. Он собирался немедленно сообщить Гальдону, что Рескальо собирается приехать в Виторию. Инспектор еле заметно кивнул, давая разрешение, и продолжил разговор:
— При каких обстоятельствах ваша дочь познакомилась с Рескальо и когда они решили пожениться?
— Гм… По-моему, они вместе с четырнадцати лет. Моя жена может посчитать точнее, но по-моему, они познакомились на приеме у врача, здесь в Витории, потому что оба болели мононуклеозом. Это очень неприятная болезнь, и они стали обмениваться информацией о том, как с ней лучше бороться.
Пердомо вынул блокнот, в который обычно записывал свои наблюдения с такой скоростью, что потом сам не мог ничего разобрать. Но каракули, которые он время от времени выводил, помогали ему сосредоточиться на разговоре.
— Сеньор Рескальо долгое время жил в Японии, это правда?
Отец Ане утвердительно кивнул.
— Это было до или после того, как он познакомился с вашей дочерью?
— До. Андреа приехал в Японию в три года, потому что его отца, работавшего в руководстве «Алиталии», направили в Осаку. Там Андреа поступил в музыкальное училище и через несколько лет добился невероятных успехов в игре на виолончели. Вам известно, почему ему пришлось вернуться в Европу? Это грустная история. Среди ребят, игравших в камерном оркестре вместе с Андреа, был некий Китаджима Масахару, сын уполномоченного советника знаменитого предприятия по выпуску внедорожников, носящих то же имя. Этот мальчик играл на скрипке и был близким другом Рескальо в Японии. Однажды, когда будущий жених моей дочери остался ночевать в доме Китаджимы, мальчики услышали на рассвете шум на нижнем этаже и испугались. Они разбудили мать Китаджимы, спустились посмотреть, что случилось, и, отодвинув тонкую перегородку шоджи, отделявшую гостиную от прихожей, нашли обезглавленное тело сеньора Масахару, совершившего сеппуку.
— Что такое сеппуку?
— То, что мы называем харакири, но для многих японцев это слово звучит грубо, и они предпочитают использовать другое слово, сеппуку.
— Я что-то не понимаю, — возразил Пердомо. — Если сеньор Масахару сделал себе сеппуку, то почему он был обезглавлен? Разве японское самоубийство не состоит в том, чтобы…
Пердомо закончил фразу жестом, показывая, как воображаемый нож вонзается в живот.
— Сеппуку очень сложный ритуал, инспектор. Чтобы избежать невыносимых мук, человек, собирающийся умереть, обращается за помощью к доверенному лицу, которое должно помочь ему, отрубив ему голову катаной. В случае с Масахару полиция Осаки так и не смогла установить личность этого помощника, хотя, вероятно, это был кто-то из близких друзей семьи. После этого ужасного происшествия отец Андреа совершенно справедливо решил как можно скорее покинуть Японию. Вот так Андреа в конце концов оказался в Испании.
Пердомо занес имена и события в блокнот, а затем спросил:
— Ваша супруга такого же хорошего мнения о Рескальо, как и вы?
Дон Иньиго, сидевший со склоненной головой, пытаясь подтянуть спустившийся носок, открывший молочно-белую, почти безволосую, как у женщины, ногу, казалось, испугался этого вопроса и недоверчиво посмотрел на инспектора:
— Что вы конкретно об этом знаете?
— Уверяю вас, абсолютно ничего.
— Дело в том, что поначалу моя жена
— А в чем причины такой ненависти, которую ваша жена испытывала к жениху своей дочери?
— У моей жены, прежде чем я стал за ней ухаживать, был жених-итальянец. Фашист в буквальном смысле слова. После падения режима Муссолини он перебрался в Испанию. И мгновенно вскружил голову моей Эстер, вы знаете все эти штучки, к которым прибегают итальянцы. Они не жалеют денег на модную одежду и дорогую обувь, а это почти безотказно действует на женщин. Моцарт тоже их терпеть не мог, вы знаете? Говорил, что все они шарлатаны. Через три месяца после помолвки Эстер забеременела. Как только фашист узнал про ребенка, он испарился, и больше о нем не слышали. С тех пор моя супруга начала испытывать к макаронникам, как она их называет, глубокую неприязнь. Она утверждает, что эти красавчики все как один предатели и ловкачи, но совершенно ясно, что в случае с Андреа она ошиблась, потому что я никогда не видел, чтобы кто-нибудь относился к женщине с такой нежностью и деликатностью, как он.
— Ваша супруга до сих пор недолюбливает итальянца?
— Нет. Топор войны давно зарыт. Кстати, Андреа сегодня у нас ночует.
Пердомо вытащил из кармана пиджака копию нот, найденных в артистической Ане, и показал дону Иньиго.
— Похоже на почерк моей дочери, — сказал скрипач, бросив взгляд на запись.
— Вы уверены?
— Не на сто процентов, потому что способ написания нот не столь индивидуален, как способ написания букв. Но если это не ее рука, то наверняка рука Андреа. У него с моей дочерью в конце концов сделался почти одинаковый почерк.
— Криминалисты, внимательно изучив оригинал, нашли отпечатки пальцев только вашей дочери, так что весьма возможно, что это писала она. Но знаете, что привлекло мое внимание? В Мадриде один музыкант мне сказал, что это чепуха, не представляющая ни малейшего интереса. А вы что думаете?
Утверждение инспектора, должно быть, показалось дону Иньиго любопытным, и он возразил:
— Можно много говорить о музыкальном содержании. Сегодня сочиняют вещи гораздо более странные. Я видел партитуры, которые являются настоящим издевательством над музыкой, и это говорю вам я, человек, который в этом отношении придерживается не слишком традиционных взглядов. По правде говоря, у нас в консерватории имеется лаборатория электроакустической музыки, и, если мои студенты приглашают меня участвовать вместе с ними в каком-нибудь концерте, я никогда им не отказываю. Вы не слышали о пьесе Джона Кейджа «Четыре минуты тридцать три секунды»? Она тоже написана для фортепиано, как и эта, но в партитуре стоит только одно слово tacet — «молчит», — употребляющееся в музыке для того, чтобы показать, что данный инструмент не участвует в исполнении. Пианист выходит с хронометром, закрывает — вместо того, чтобы открыть, — крышку фортепиано, кладет партитуру на пюпитр, пускает секундомер и в течение четырех минут тридцати трех секунд не играет абсолютно ничего.
— Хорошо еще, что четырех минут, а не четырех часов, — заметил Вильянуэва со своего второго плана, куда его отодвинул Пердомо.
— Это может быть музыкой того же автора?
— Разумеется, пьеса очень странная. Первое, что мне бросается в глаза: здесь не указан темп. Мы не знаем, как надо ее играть, быстро или медленно, аллегро это или адажио. Мое внимание также привлекла еще одна вещь: во всех тактах длительность нот постепенно убывает и никогда не повторяется дважды. Видите? Первый такт: до — половинная нота, затем другое до октавой выше — четвертная, затем ми — восьмая и самая высокая нота, другое ми — шестнадцатая. Этот образец повторяется на протяжении одиннадцати тактов. Хотите, я сыграю на рояле, чтобы вы имели представление, как это звучит?