Скромное обаяние художника Яичкина
Шрифт:
– Зямочка, - зычным голосом вскричала бабуля, - пусть твои ребята обезвредят парней на входе.
– Конечно, Машка, - кивнул Зямочка. Вражеские амбалы замерли в растерянности, не зная, что им делать. Они огорошено пялились на своего шефа, посекундно порываясь достать оружие в ожидании ребят, которые придут их обезвреживать. Зямочкины орлы почему-то не появлялись.
– Стоять!
– завопила бабуля, и все замерли, словно играли в «Море волнуется раз…», - Зямочка, - начала нервничать бабуля, - не копайся там.
– Я сейчас, - кивнул Василий Геннадьевич, нырнул вглубь своего гаража, в
– Зямочка?
– опешила бабуля, терзая несчастного Перевалова, уже прощавшегося с жизнью.
– Да, Машка, - по-змеиному улыбнулся большой человек из Химок и обрушил дверцу на голову бабуле. Я взвыла от отчаяния, не в силах двинуться с места. Бабуля некоторое время стояла, покачиваясь, словно силилась уловить какую-то сложную мелодию, а потом мешком осела на пол, придавив обалдевшего Перевалова.
– А-а-а-а-а-а-а!
– завопили мы с Катериной, заметались по гаражу и ринулись к выходу.
В принципе, если не считать того факта, что от страха мы бросили бабулю в Зямочкином гараже на произвол судьбы, мы с Катериной держались молодцами. Пока амбалы соображали, что произошло, мы даже успели выбежать на улицу. Мы даже успели проскакать пару десятков метров. Мы даже успели увидеть, что мужички, копавшиеся в «Москвиче» были просто мужичками, копавшимися в «Москвиче», а не шикарно замаскированными Зямочкиными ребятами.
Потом Катерина споткнулась об очень удачно оказавшуюся под ногами глыбу льда и полетела прямиком в сугроб. Краем глаза я еще успела увидеть, как на нее накинулись двое крепких парней, а после кто-то негодяйский прижал к моему лицу что-то влажное, я задохнулась чем-то душным, подрыгала слабеющими ногами и рывком провалилась в спасительную черноту.
На этом для меня и закончились наши великолепные переговоры. Дебет с кредитом мы сводили уже на следующий день.
Приложение № 18. О чем я подумала перед тем, как упасть без чувств
ДОПРЫГАЛИСЬ
Глава девятнадцатая, в которой мы устраиваем чемпионат по спортивному ориентированию и проваливаем очередные переговоры
– То есть, свет они нам включать не собираются, - зачем-то уточнила Катерина.
– У Зямочки на этот счет есть своя теория, - сокрушенно вздохнула бабуля, - если пленника оставить в темноте на некоторое время, он теряет чувство пространства и времени. А это - самое страшное для того, кто стремится к цели. Потеря чувства времени и пространства ведет к апатии. Апатия ведет к тому, что тебе становится наплевать на результат, и с тобой гораздо проще договориться. Ты выбалтываешь все свои секреты, тебе уже не важно, победишь - или нет. Темнота лишает тебя воли.
– Ужас, - голос Катерины дрожал, - отродясь не было у меня никакой воли.
– Держи это при себе, - по бабулиному голосу сложно было сказать, пала она духом или нет, - главное - не раскрывать врагам свои сильные места.
Дальше мы погрузились в звенящую тишину. В темноте тишина была душной и тесной, хотелось выть и вырываться,
– Где мы?
– спросила я, нашаривая бабулину руку, - у тебя сильно болит голова?
– Голова у меня болит не сильнее, чем у любой старой дуры, доверившейся бывшему товарищу по партии, схлопотавшей за это по кумполу, - раздался из темноты недовольный бабулин голос.
– А вот где мы находимся - понятия не имею.
Мы еще немного помолчали, а вот потом началось что-то невообразимое: коварный Зямочкин план по лишению нас воли и мужества начал действовать. Сначала мы просто сидели и пытались понять, как же так причудливо сложились звезды, что мы угодили в такую темнотищу. Будущее представлялось нам неясным. И тут я очень кстати подумала, что вполне прилично держусь, и почти совсем не страшно, а моя хваленая клаустрофобия не дает о себе знать. И началось. Пухлая тишина и темнота начали давить на меня стопудовой тяжестью, звон в ушах медленно нарастал, а воздуха становилось все меньше. Пораженная внезапным открытием, что у меня такие маленькие легкие, я забарахталась, в слепую полезла к бабуле, подвывая:
– Они откачивают отсюда воздух, бабуля, я поняла, они откачивают весь воздух, я совершенно не могу дышать!
– Детка!
– гаркнула бабуля, пытаясь ухватить меня покрепче.
– Марья Степановна!
– подвывала из своего угла Катерина и хватала меня за голову.
Наши вопли метались в вязкой, гулкой темноте, мы барахтались, начисто позабыв, где верх, где низ, извивались и вопили.
– Я задыхаюсь!
– визжала я.
– Ты задыхаешься?
– пугалась до полусмерти Катерина, в жизни не слыхавшая о клаустрофобии, скрутившей меня по рукам и ногам, - а я, я задыхаюсь?
– Не знаю!
– билась я, силясь ухватиться за кого-нибудь, - наверное, задыхаешься!
– Девочки, прекратить истерику!
– рявкнула бабуля и влепила мне звенящую пощечину. Вторая, судя по звуку и подругиным восклицаниям, досталась Катерине.
– Заткнуться, - скомандовала бабуля, - дышать носом, глубоко, одной рукой держаться за меня, второй - за стену. Я сказала - за стену, а не за мой нос, Галка, приди в себя!
– Ба-бабуля, - проныла я, - я зады…
– Я сказала заткнуться, - отрезала бабуля, - слушать меня, сейчас я буде петь.
– Ехал по-езд но-о-омер во-о-осемь
Ленинград-Москва-а-а-а-а, - запела бабуля отвратительным дребезжащим голосом. Меня передернуло, - спокойно, девочки, скоро мы выберемся отсюда, - приговаривала бабуля, - скоро выберемся отсюда, темнота, это ерунда, дышим, держимся за стену, все будет хорошо, - и продолжила петь:
– Я ле-жал на ве-е-е-ерхней по-о-о-олке
И как будто спа-а-а-ал…
В те- е-е-емноте я замеча-а-а-аю
Чей- то чемода-а-а-а-ан, -скажем прямо, мою бабушку зовут не Монсеррат Кабалье. Словами не описать, как противно она поет. И репертуарчик у нее тот еще. Понятия не имею, где она откопала эту замечательную песенку, но нас с Катериной начало потихоньку отпускать. Одной рукой я держалась за бабулю, другой - за прохладную стенку, старательно дышала носом, а шарики в моей голове в это время медленно выезжали из-за роликов.