Скрытая биография
Шрифт:
У калитки причала стоял стол со стеклянными флягами, суетились медики в белых халатах. Каждому заключенному, проходящему через калитку, давалась мензурка с желто-зеленой жидкостью – бактериофагом, сильным средством от желудочнокишечных заболеваний.
Из порта Дудинка нас по узкоколейной железной дороге в товарных вагончиках привезли в Норильск – столицу Заполярья. Страна получала отсюда до 70 процентов от общей добычи цветных металлов: меди, никеля, золота, платины, урана и многих других металлов. Здесь работали сотни тысяч зеков. Это был закрытый город, о котором тогда нигде не говорилось. В Дудинку и Норильск,
В то время на Таймыре еще не были открыты месторождения железа, поэтому сюда доставлялось огромное количество стали и чугуна для нужд норильских полиметаллических комбинатов. Авиация тогда занимала малую долю в перевозках грузов. Поэтому транспортную проблему пытались разрешить постройкой железной дороги от станции Лабытнанги через город Салехард (бывший Обдорск) и тайгу Ямальского и Таймырского полуостровов протяженностью около 2000 километров. Началась так называемая 501-я стройка. Вдоль намеченной трассы были созданы десятки лагерей, согнаны сотни тысяч заключенных. Строительство дороги быстро продвигалось. Тайгу и болота прочертили насыпи и телеграфные столбы. На многих участках, в районах рек Надым и Таз, были уже проложены рельсы, построены мосты. Однако после амнистии в 1953 году стройка была законсервирована. Здесь была тяжелая, изнурительная, каторжная работа в нечеловеческих условиях существования. Большинство строителей-заключенных остались лежать навечно по всей трассе. Писатель А.А. Побожий в восьмом номере журнала «Новый мир» за 1964 год в повести «Мертвая дорога» подробно рассказал об этой стройке.
Сейчас Норильск и Таймыр все еще снабжаются водным путем. С появлением тяжелых транспортных самолетов АН-22, «Антей», «Руслан», «Мрия» и Ил-76 значительный вклад в перевозки стала вносить авиация. Большим облегчением в жизни Норильска явилось открытие на Таймыре Толнахского месторождения железных руд. Черный металл стали плавить на месте.
Но вернемся к описываемым событиям. Вся зона, где находились заводы и предприятия, была оцеплена колючей проволокой, окружена сторожевыми вышками. В свою очередь, каждый лагерь имел свою огороженную проволокой зону. Основной жилой массив города, где проживало гражданское население, находился вне зоны оцепления. На заводы, в оцепление, вольнонаемные проходили по пропускам через выстроенные проходные, где находились наряды охраны. Наш 6-й лагпункт был расположен на склоне горы, поднимавшейся на север, где на горизонте синели горы. На востоке возвышалась зубом вершина, ее так и называли – Зубгора. Во впадинах и балках лежал снег. Наиболее открытая местность раскинулась на юге и юго-востоке. Поражало количество заводских труб. Черные и серые шлейфы дыма поднимались вверх, сливались в общую тучу, закрывая горизонт.
Почти от самого лагеря уходили вдаль кирпичные и бетонные постройки заводов, разных сооружений, сливались далеко внизу с тундрой. Недалеко была видна зона другого лагеря. Моему взору не попалось ни клочка зеленой травы, ни одного деревца.
Большинство зеков выходили из лагеря в оцепление без конвоя, отмечаясь в проходной у дежурного охраны, следовали на завод, к месту работы, где отмечались снова. Несколько бригад выходили под конвоем с собаками, они были заняты на общих работах, в основном земляных. По моему формуляру, перечеркнутому красной полосой, меня сразу определили в такую бригаду. Сюда попали немало воров в законе, знакомых мне по Кандалакше. Они по-прежнему называли меня Бугром.
– Моли Бога, Бугор, чтоб нас не заслали на Зубгору! – говорили они.
Там находился штрафной лагерь, узников которого использовали на руднике открытых работ – POP, откуда одна дорога – на тот свет. Какие только легенды не ходили об этом лагере!
Зима нагрянула неожиданно. Не заставили себя ждать норильские холода с ветрами и буранами –
Общие наружные работы отнимали все силы. Скудная пайка и баланда не могли компенсировать затраченную энергию, на сознание давила печальная перспектива. Надо было что-то предпринимать. В один из выходных я отправился в барак, где размещались заключенные, работавшие на заводах. Решил выяснить у любого бригадира возможность работать на заводе. Поначалу дневальный, узнав, из какого барака я пришел, категорически отказывался меня впустить, выталкивая за дверь. Вмешались другие заключенные, выслушали меня и пропустили. Здесь в основном жили политические зеки, имевшие заводские профессии.
Мне указали место бригадира. Это была маленькая каморка в углу барака. Меня приветливо встретил человек с обожженным лицом в оспенных ямках. Я сделал вывод: фронтовик. Он слушал меня внимательно. Его лицо засветилось улыбкой, когда он услышал, что я летчик. Привстав, слегка меня обнимая и похлопывая по спине, он весело воскликнул:
– Ну, давай знакомиться! Константин Шаров! Я тоже военный летчик, только не истребитель, а бомбер!
После рукопожатий он усадил меня на табурет и кратко рассказал о себе. Оказалось, что до войны мы с ним встречались на сборах летчиков-инструкторов аэроклубов. Костя тогда работал в аэроклубе города Коломны, затем – училище и война. В конце 1943 года его бомбардировщик ДБ-ЗФ был подбит над Польшей зенитным огнем. Едва выбравшись из горящего самолета после посадки на поле, он от ожогов потерял сознание и попал в плен к немцам. Его и еще двоих пленных заточили в тюрьму польского города Ченстоховы. Оправившись, они разобрали кладку в толстой кирпичной стене и убежали. Недели через две вышли к своим. Костю арестовали и долго допрашивали. Никак не могли понять и твердили:
– Как это – машина сгорела, а ты остался жив?
Обгоревшее лицо и части тела оказались недостаточным доказательством. Военный трибунал осудил Костю Шарова как «изменника Родины» по статье 58, пункт «а», сроком на десять лет ИТЛ. После были разные лагеря, Костя оказался в Норильске. Так как он окончил механический техникум, то хорошо разбирался в технике и разных механизмах. Его определили работать на завод. У него была семья в Коломне – жена Антонина, сын Витя и дочь Людмила. Они переписывались, иногда он получал посылки. Костя показал мне фотографию семьи.
Способности и талант Кости были оценены руководством завода, его назначили мастером механического цеха Центрального ремонтно-механического завода (ЦРМЗ) Норильского комбината. Костя расспросил меня, какими профессиями я владею, обещал сделать все от него зависящее, чтобы меня направили работать на завод.
Костя рассказал обо мне главному механику и инженеру завода, они написали ходатайство на имя начальника Норильского комбината Зверева о моем переводе на ЦРМЗ. Скоро меня назначили в слесарно-сборочное отделение. Попасть сюда работать – в тепло, под крышу – с наружных земляных работ было большим счастьем. Косте Шарову за такое ко мне внимание и добро вечная благодарность!
Ведь тогда с учетом добавок за побеги мне еще оставалось семь лет лагерного срока. На каторжных работах в Норильске это означало неминуемую смерть. В цехе я вырабатывал норму выше ста процентов, а для таких зеков в Норильске применялись зачеты срока день за три.
На этом заводе ремонтировались вышедшие из строя агрегаты других заводов комбината. В основном это были крупные детали и механизмы, подлежавшие полной разборке, ремонту и последующей сборке. Опыта у меня не хватало, но частенько помогал Костя, обучал всяким сложностям. Старался я изо всех сил, работал без передыху и в обеденный перерыв.