Скрытая биография
Шрифт:
Неожиданно ко мне подошел бортмеханик нашего экипажа и предложил следовать за ним, как он выразился, «в более удобное место». В комнате стояло несколько кроватей. Командир указал на свободные места:
– Располагайся на любой! Переночуй с нами, чего там мучиться!
Я был благодарен такому вниманию и охотно отвечал на вопросы членов экипажа. Командир советовал обратиться к руководству Красноярского аэропорта, уверял, что работа для меня найдется.
На следующий день наш рейс был продолжен. После набора высоты, к величайшей моей радости, бортмеханик предложил пройти в пилотскую кабину.
Машина шла на автопилоте. Экипаж продолжал любопытствовать, меня
Прощаясь с экипажем, я унес с собой твердое стремление добиться возвращения к летной работе. В Красноярском аэропорту я убедился, что там мне ничего не светит. В лучшем случае я мог бы стать диспетчером службы руководства полетами. Стало очевидным, что решать все придется в Москве с малой надеждой на успех.
Из Красноярска меня мчал скорый поезд «Иркутск – Москва». Я был счастлив, как только может быть счастлив человек. Никакие разговоры с соседями по купе меня не занимали. В проходе, стоя у окна, я пожирал взором мелькавшие мимо леса и поля, заснеженные, как в сказке, избушки и села, словно чувствуя запах дыма из печных труб…
С нетерпением я ожидал часа, когда пойду в вагон-ресторан, готовился к этому событию, как перед следованием в театр. Здесь было особое наслаждение: я сам выбирал еду, мог есть столько, сколько захочу…
В Великих Луках меня душевно встретил товарищ по несчастью. Александр Варанов. Все было как подобает, но оставаться здесь долго я не мог. Через пару дней я поехал в Коломну к Косте Шарову. В Москве с трудом переборол желание отправиться домой, переехал с Рижского вокзала на Казанский и через пару часов был в Коломне. Костя с семьей проживал в пригороде, в поселке Щурово, недалеко от слияния Москвы с Окой. Мы встретились, как родные.
Жена Кости Антонина оказалась приветливой, добродушной хозяйкой. Их сын Витя ходил в школу, дочь Мила – совсем маленькая. С первых же дней меня стали преображать в человеческий облик. Купили в городе новый костюм, полностью заменили лагерное тряпье и обувь. Антонина и Костя уделили этому много внимания. У меня оставалось тысячи три рублей. Довольно быстро была оформлена временная прописка у Кости. Я становился почти полноправным гражданином. Через неделю, вполне прилично одетый, я отправился в Москву, в родной дом. Было большое желание узнать, как живут Таня и Наташа. Наши отношения требовали четкого выяснения. В общем-то мне давно было ясно из Наташиных писем в Норильск, что у нее складывается новая личная жизнь. Да и прежняя, каунасская, «трещина» в наших отношениях не сузилась.
Было еще светло. От Казанского вокзала я пошел пешком по Садовому кольцу давно знакомыми местами. Я шел неторопливо, разглядывая все и вся, как будто впервые. Вот Колхозная площадь, бывшая Сухаревская, Самотечная, Садово-Каляевская, Каретная площади.
С удовольствием и волнением шагал я по Москве. Прошло почти десять лет, как я был здесь в ноябре 1944 года, когда улетел на фронт на подаренном мне самолете…
Вот стала видна площадь Маяковского, бывшая Садово-Триумфальная. На противоположной стороне улицы Горького, за воротами углового дома, где находится Концертный зал имени П.И. Чайковского, за длинным двором, в полуподвале коммунальной квартиры меня ожидала маленькая, родная мне комнатушка.
Медленно я вошел в ворота, ощущая сильные удары сердца в груди. Наташа была дома одна.
Нам было о чем поговорить. Она показала мне мою фотографию со Степаном Панцыревым, которую ей передали год назад, сказала, что сейчас я выгляжу значительно лучше. Она отыскала чудом сохранившуюся мою гимнастерку с кубиками в петлицах и парашютным значком у левого кармана. Постепенно я освоился и рассматривал все в комнате. На стене висела мамина и моя аэроклубовская фотография, добавилась фотография Тани. Она стала совсем взрослой – 10 февраля ей исполнится семнадцать лет. Сразу после войны она пошла в школу и сейчас была в девятом классе. Наташа была ей мамой, а я папой. Но неожиданно случилась драма. Однажды Наташа поссорилась с соседкой. Таня что-то натворила, и Наташа ударила ее в общей кухне при этой соседке. Та, желая насолить Наташе, воскликнула:
– Какое она имеет право тебя бить? Что, она тебе мать?
– А кто мне мать? – удивилась Таня.
– Твоя мать та, что на фотографии в твоей комнате!
Когда для Тани раскрылась эта тайна, ей было лет четырнадцать. Наташу она продолжала звать мамой. А то, что я оказался ее братом, потрясло душу девочки. Именно тогда она стала неуправляемой, вспыльчивой, появились жалобы из школы на ее поведение.
Наша беседа продолжалась бы долго, но пришла мама Наташи – Ольга Петровна, старая, седая и очень полная женщина. В прошлом она относилась ко мне приветливо и доброжелательно. В войну, в наше отсутствие, она здесь жила одна, оставив в своей квартире, в Кисельном переулке, семьи двух своих дочерей. Теперь она продолжала жить с Наташей. Сейчас, как только она меня увидела, ее постаревшее лицо выразило злобу. Вместо приветствия она набросилась на меня со всякими ругательствами:
– Появился, арестант поганый! Изуродовал нам жизнь, бродяга!
– Мама! Перестань! – пыталась ее успокоить Наташа. Теща не обращала внимания на уговоры и, как старая волчица, с еще большей яростью выкрикивала в мой адрес ругательства и оскорбления:
– Убирайся отсюда! Нечего тебе здесь делать! А ты чего смотришь? – с криком обратилась она к Наташе. – Гони его прочь!
Я не ожидал такого ушата грязи, стоял, ошарашенный, не в силах вымолвить слово. В перепалку с матерью вступила Наташа. Доказывала, что здесь мой родной дом. Тогда я еще не успел сообщить Наташе, что находиться в Москве не имею права.
Старуха не унималась, и я решил немедленно покинуть комнату. У выхода из квартиры Наташа виновато приглашала меня приходить в любое время, как в родной дом. Была глубокая ночь, на Казанском вокзале мне пришлось коротать время до первой электрички. Славу Богу, что не подошел ко мне милицейский патруль.
В Коломне, удивляясь моему виду, меня встретила Тоня, Костя был на работе. Обсуждая ситуацию, мы все пришли к выводу, что надо пытаться мне прописаться в родном доме. В дальнейшем я встречал Наташу на улице. Уверил ее, что мешать ей в устройстве личной жизни не буду. Мы определили в связи с этим наши дальнейшие отношения.
Понимая, что прописка облегчит мою дальнейшую жизнь, Наташа написала заявление о согласии и подписала все бланки. Однако во всех милицейских инстанциях, несмотря на семью в Москве и выписки из домовой книги о проживании по этому адресу с 1928 года, в прописке мне было категорически отказано.
Я записался на прием к секретарю Президиума Верховного Совета СССР М.П. Георгадзе. Из моего заявления было видно, кто я, откуда и что прошу.
Георгадзе тут же стал меня стыдить в том, что после «такого» преступления я прошу прописку в столице.