Скупые годы
Шрифт:
Даже Витька сердился и ворчал:
– Что ты как ощипанный?
А мать грустно смотрела на меня и тяжело вздыхала.
Иногда она брала меня за руку и старалась выведать, что случилось, но я отмалчивался. Не мог же я ей рассказать про Люську.
Так прошла весна.
Я сдал последний экзамен и радостный возвращался домой. Возле конного двора меня окликнул Егор. Он сбрасывал с рыдвана темно-зеленую сочную траву...
Я подошел. Егор положил на мое плечо тяжелую жилистую руку.
– Отчего ты ходишь как понурая лошадь?
Я молчал.
–
Я вспыхнул. Этого еще не хватало. Хотел сказать о Люське грубость, но Егор остановил:
– Меня тоже, бывало, дразнили.
Он похлопал меня по плечу.
– Пустяки все это.
– И, подмигнув, пошутил: - Придешь, поди, сватать Люську-то.
Я улыбнулся и смущенно опустил голову. Егор поплевал на руки, взялся за вилы.
– Будешь письмо отцу писать - от меня передай поклон.
И тяжелый пласт травы, поднятый им с рыдвана, мягко шлепнулся на землю.
– Значит, и его так же дразнили, - радостно прошептал я и подумал: "Может, и папу, и маму тоже".
А вечером, когда мать возвратилась с работы, я неожиданно для себя спросил:
– Мам, а когда вы с папой дружили, над вами смеялись?
– Спросил и стыдливо испугался. Думал, что мать засмеется, но она не засмеялась. Только как-то ласково посмотрела в лицо и тихо сказала:
– Над всеми, Вова, подшучивают.
А потом мы с ней долго-долго сидели возле окна, и она рассказывала мне о своем детстве и о детстве отца, как они дружили и как над ними подшучивали, посмеивались.
Я радостно, с волнением слушал ее теплый, мягкий голос и уже без обиды думал о Люське.
Ч А С Т Ь II
ГЛАВА 1
Июль. На фронте шли жестокие бои. Фашисты штурмовали Севастополь. Мы с Витькой сидели у карты. Был жаркий, удушливый полдень. В деревне стояла знойная тишина. Через открытое окно в комнату вливались раскаленный воздух и далекое рокотание трактора.
Я машинально перелистывал книгу рассказов Бианки. Витька что-то упорно чертил на столе карандашом. Настроение было самое что ни на есть плохое. Время от времени Витька бросал карандаш и сердито смотрел на карту. Наконец он резко поднялся и поставил над Севастополем большую красную звезду.
– Это зачем?
– сорвалось у меня.
– Баста, - облегченно вздохнул Витька, - дальше фашисты не пойдут. Севастополь не покорится.
Я не возражал. Я знал, что Витьке возражать бесполезно. К тому же мне и самому не однажды приходила в голову такая мысль. Ведь где-нибудь разобьют этих проклятых гитлеровцев, откуда-нибудь да погонят их обратно. Может, и от Севастополя.
– Хорошо бы.
– Точно, - заверил Витька.
В это время в комнату вошла его мать. Она тихо сказала:
– Севастополь сдали.
– Сдали?!
Из моих рук выпала книга. Витька растерянно опустился на стул.
А через несколько дней нас взволновали еще более грустные события: немцы прорвали линию фронта и двинулись к Сталинграду. Начались
Деревня наша, потрясенная горем, присмирела совсем. Люди замкнулись, смотрели исподлобья, сурово. Работали молча, с какой-то отчаянной силой. Все жили одной заботой, одной тревогой - тревогой фронтовых событий. Все ждали, напряженно ждали каких-то больших, решительных и радостных известий. А газеты каждый день приносили печаль. Красная Армия медленно отступала к Волге.
Витька ходил мрачный, неразговорчивый. Часто прятался куда-нибудь в темный угол и о чем-то думал.
Я старался застать его врасплох, разгадать его тайну, понять его тревожные мысли, но Витька рассеянно отвечал на мои вопросы и вдруг однажды не вышел на работу. Я подумал, что он заболел, и вечером отправился к нему. Витьки не было. Тетя Маша, всплеснув руками, метнулась ко мне.
– А Витюшка где?
Я молчал. Я понял, что Витька куда-то сбежал, и неожиданно решил это скрыть, так как предполагал, что не сегодня завтра он вернется. В голове у меня быстро созрел план, и я смело начал врать.
– Мы, тетя Маша, в колхозном огороде помидоры будем караулить. Витька остался делать шалаш, а я вот пришел за хлебом.
– Окаянные, - мягко выругалась Витькина мать, - хоть бы пришел сказался. А то и в обед не был.
И она отрезала огромный ломоть хлеба. Я торопливо спрятал его за пазуху и взялся за дверную ручку.
– Погоди, вот хоть молока еще бутылку налью.
– Не надо. Мы с помидорой, - пытался отделаться я, но Витькина мать уже сунула мне в руки бутылку молока, пяток соленых огурцов и снова кинулась в кухню за чашкой Жареной картошки. Услышав про картошку, я рванул дверь и выскочил на улицу. Возле амбара остановился, оглядел свою поклажу и, злорадно думая о Витьке, пролепетал:
– На вот, ешь. Скрылся - и ничего не сказал. Товарищ?!
– И я стал придумывать те обидные слова, которые скажу завтра Витьке. А что завтра он вернется, я не сомневался.
Однако Витька на следующий день не возвратился. Окончательно сбитый с толку, я не знал, что предпринять, что теперь сказать его матери, и, чтобы избежать неприятного разговора, сразу же после работы взял удочки и ушел на реку. Я успокаивал себя тем, что, может быть, вечером, пока я рыбачу, Витька придет, и тогда все выяснится.
Но Витька не пришел и вечером. А наутро о его исчезновении знала вся деревня.
Я не на шутку струсил. Может, Витька утонул или заблудился в лесу. Врать было больше нельзя, поэтому, когда Витькина мать прибежала к нам, я рассказал ей всю правду. Рассказал, как я ее обманул. Она не поверила. Она была убеждена, что у нас с Витькой какой-то секрет, заговор. Она просила сказать, что с ним, где он.
А я стоял перед ней с понурой головой и думал о том же. И вдруг мне пришла в голову неожиданная мысль. Я вспомнил, что Витька собирался сходить в соседнюю деревню Елховку к тетке, попросить бредень. Ухватившись за эту нить, я успокоил Витькину мать и немедленно отправился в Елховку. Но, увы, Витьки там не было.