Сквозь божественную ложь 2
Шрифт:
На ум пришли оправдания: он-де взрослый человек и сам виноват, что не следил за собой, что я мог поделать, если он угрожал револьвером… Но я ничего не сказал. Ведь с Марком творилось что-то неладное ещё на барже. Что стоило оставить его на «Счастливом беглеце»?
Нарочито медленно Йована вновь подняла руку и бросила нож. Он свистнул возле уха и с глухим стуком вонзился в косогор. Красноречивый намёк… Она промахнулась намеренно, — и, должно быть, уже жалела об этом. Я даже не шелохнулся; текущей Ловкости хватало на то, чтобы увернуться, но её хватало и для того, чтобы
Чего ради я повышал характеристики? Враги из плоти и крови так и не объявились, а безумие нельзя остановить, набросившись на него с мечом.
Обратный путь мы проделали в тишине, нарушаемой лишь тихими всхлипами Чжинри. Она так и не пришла в себя до конца.
Чем вызваны её слёзы? Тем, что я накричал на неё? Собственным бессилием? Или же ей и вправду было жаль Марка? Я не знал, но твёрдо намеревался выяснить, что именно кинота — называть её магиусом уже не получалось даже в мыслях — скрывала за фасадом раздутого самомнения.
На барже следили за нашим возвращением. На носу собрались все, даже Верилий, который после поднятия лодчонки оттёр остальных и подступился ко мне первым. Впрочем, судьба Марка его не волновала. Он хотел убедиться, что дорога свободна. Когда я сказал ему, что под водой могли сохраниться остовы свай, он покровительственно похлопал меня по плечу и сказал:
— Глупости. Область получила жертву. Зачем ей запирать нас тут, когда впереди ещё полно сюрпризов?
Я поморщился — от циничного оптимизма его слов и от зловония, которое окутывало навигатора. От него разило, как от лежалого мертвеца. От моей одежды тоже попахивало, ведь мыться на «Счастливом беглеце» было негде и нечем, однако у старика к запаху немытого тела добавлялся смрад гнилых зубов и дрянной выпивки.
Как и ожидалось, известие о том, как погиб Марк, повергло в шок и Утимару, и Айштеру. Прониклась даже Энель, которая потрясённо пробормотала, что не чувствует проклятия, витающего над деревней. Но хуже всего восприняла рассказ Йована. Когда я описал, как Марк выскочил из дома, в её глазах загорелась ярость. Будь на моём месте авиана, она без колебаний набросилась бы на стрелка, и револьвер не остановил бы её.
Я не сомневался, что в этот миг она мечтает изменить прошлое, чтобы брошенный ею нож прилетел в живую цель.
Меж тем баржа пересекла мутный росчерк копоти, в который превратился мост. Деревня постепенно удалялась. Подчинившись внезапному порыву, я вытащил пластину из кармана и воззвал к сущности, затаившейся на другом конце канала. Сосредоточился, стараясь переслать по ментальной связи просьбу и эмоции, которые породили её.
Почему-то мне показалось, что если я не покажу важность своей мольбы, то сущность не ответит — или пошлёт обычную пламенную вспышку, с которой я не совладаю и подпалю корабль.
Мой зов услышали. В паре метров от судна разгорелся огненный шар. Мгновение он повисел в воздухе и устремился к окраине селения. Пролетев над остатками забора, он ударился в ближайший дом и рассыпался на множество огней,
Дряхлые здания вспыхнули, будто бумажные. В небо потянулись жирные столбы дыма.
— Погребальный костёр, — сказал я, когда на мне скрестились взгляды.
А про себя подумал: «Бессмысленная месть, которая не воскресит Марка. Но без неё было бы хуже… наверное».
Тем же вечером я заглянул в закуток Чжинри. Для судна, рассчитанного как минимум на тридцать разумных, «Счастливый беглец» был поразительно тесен. В обычных условиях отдельные каюты полагались лишь самым важным участникам экспедиции, однако на нашу компанию их хватило целиком.
Чжинри страдала. На неё опять напала морская болезнь, и я никак не мог решить, усиливала ли она её душевные терзания или отводила от них внимание. Бледное лицо киноты усеивали мутные капли пота. Она вытянулась на койке, насколько позволяло пространство, уперев ноги в стенку. Руки её лежали на животе, словно успокаивая его — или сдерживая то, что плескалось в нём.
Присесть тут было негде, и я навис над Чжинри, которая горестно вздохнула. Что ж, хотя бы не ударилась в слёзы.
— Ты ведь не уйдёшь, если тебя игнорировать? — выдавила она.
Я покачал головой.
— Мне нужно понять, на что ты способна. Если ты вообще что-то можешь. Ты же никакой не магиус? У кого-то стащила мантию?
— Не совсем. Я действительно училась… учусь в столичном университете. Просто у меня возникли некоторые разногласия со своей кафедрой. Вековые традиции, честь магиуса… — Она подалась ко мне и разразилась криком: — Эти закосневшие болваны предпочтут закрыть глаза, если увидят что-то, что не впишется в их узкий мирок!
Вспышка злости отняла у неё последние силы, и она откинулась на жёсткую койку. Сухим шёпотом Чжинри поведала мне свою историю.
Родилась кинота в самой что ни на есть обыкновенной семье простолюдинов. Её отец служил кучером при разбогатевшем торговце, а мать — прачкой у него же. Чжинри с раннего детства обладала пытливым умом. Знакомые часто отмечали её сметливость и прыть. Однако низкое происхождение перечёркивало все мечты о хорошем образовании — на обучение нужны были немалые деньги. А даже если выпуститься, что с того? На важные должности редко брали женщин, полагая, что их хрупкие плечи не вынесут давления ответственности.
Из этого правила было два исключения.
Авантюристы и маги.
Первых не интересовал пол разумного, лишь его пригодность к пути клинка. Изгои, не нашедшие себе места в обществе, о приличиях не заботились. Увы, Чжинри отличалась хрупким здоровьем и нетерпимостью к тяготам и лишениям — её разбаловали родители.
Для того, чтобы стать магом, требовался талант, а также учитель, который согласился бы помочь раскрыть его. Свободные маги редко утруждали себя заботой об учениках, а условием для поступления в университет была рекомендация полноценного магиуса — то есть мага, закончившего суровое обучение. Кого попало туда не брали. Большей части свободных магов оставалось лишь мечтать о плаще студиоза, не говоря уже о мантии выпускника.