Сквозь свинцовую вьюгу
Шрифт:
Лухачев незаменим во время наблюдения, особенно ночью. Тут уже можно быть уверенным: глаз не сомкнет, все прослушает, высмотрит.
Зиганшин — мастер броска. Лучше его никто не сможет абсолютно бесшумно подкрасться к фашисту и схватить его.
У Андрея Лыкова цепкая память и острый глаз следопыта. По каким-то еле заметным признакам он может безошибочно сказать, сколько немцев проходило по этой тропке, кто из них офицеры, кто рядовые, когда останавливались на привал, что ели. Очень хорошо запоминает ориентиры.
И вот мы снова на задании. Идем обочиной проселочной дороги. Чуть
Подходим к Николаевке. В сером сумраке, опершись в небо, маячат острые крыши хат. Я развернул карту: большое село. Не напоремся ли на противника? Ползком подобрались к первой хате. Дмитриев постучал в низенькое, занавешенное изнутри дерюгой оконце. Никакого отзыва.
Ко мне подполз Лыков, протянул запыленный окурок:
— Нашел на дороге. Еще горяченький. Враг где-то недалеко.
Мы постучали еще раз:
— Свои же мы, русские. Откройте!
Опять ни звука. Что за чертовщина!
В сенцах осторожно скрипнула дверь. Тонкий мальчишеский голосок сказал изнутри:
— Так я вам и поверил. В селе герман, полицаи. Нема Червоной Армии.
— Мы русские, понимаешь?
В сенцах слышно приглушенное шушуканье. Потом звякнула щеколда, и на пороге показалась немолодая женщина вместе с босоногим мальчишкой лет двенадцати. Вид у мальца был воинственный. Худенький, вихрастый, в заплатанной ситцевой рубашонке, он заслонил собой женщину, держа за спиной топор. Оба боязливо смотрели на нас, незнакомых людей в зеленых маскировочных халатах.
— Да ты брось топорик-то, мальчуган, — сказал Лыков. — Он еще тебе пригодится. А мы русские, малец, самые настоящие, красноармейцы...
Но женщина и мальчик продолжали настороженно оглядывать нас.
— От самой Москвы идем, — добавил Жора.
Слово «Москва» будто растопило подозрительность хозяев.
— Сынки вы мои! — только и сумела промолвить женщина и тонко, по-бабьи запричитала: — Угнали германы и полицаи наших людей, жинок богато... Тильки зараз их провели...
Раздумывать было некогда: ведь почти на наших глазах угоняли в Германию беззащитных людей. Я подозвал к себе Лыкова и Лухачева.
— Выясните, сколько конвоиров сопровождает.
Разведчики вскоре вернулись, сообщили, что конвоиров — полицаев и солдат — человек десять.
Мы решили отбить наших людей. В центре села шел большой обоз. По обе стороны его шагали конвоиры. Скрипели телеги. Слышался женский плач, грубые окрики, матерная брань. С правой стороны обоза, ближе к нам, рослый полицай в синей немецкой шинели держал наизготовку немецкую винтовку. Он повернул к обозным красную пьяную рожу и закричал:
— Не хныкать, бисовы души!
Так вот он каков, предатель в фашистской шкуре!
Мы подобрались совсем близко. Я дал сигнал, и сразу же короткие автоматные очереди резанули по конвойным. Прошитый пулями, ткнулся в обочину дороги краснорожий полицай. Конвойных охватила паника. Бросая винтовки, они начали разбегаться. Вот один из
Обоз остановился. Нас сердечно обнимали, горячо благодарили. У многих на глазах были слезы. Слышались возгласы:
— Век вас, хлопцы, не забудем!
— Вызволили из проклятой неметчины!
Теперь на лицах людей сияют счастливые улыбки, кто-то успел уже затянуть песню — так велико было ликование людей, которые всего несколько минут назад считали себя обреченными. Многое пришлось повидать на войне, но и теперь не перестаешь убеждаться, какими заклятыми врагами нашего народа были фашисты. Гитлеровцы начали обстреливать село из орудий. Со злобным ревом, судорожно вздымая вверх черные комья земли, рвались снаряды. Мы забежали в один из дворов, отыскали в нем неглубокую траншею, укрылись в ней. Начальник рации Попов проделал в окопе нишу, поставил туда свою радиостанцию и виновато посмотрел на ребят:
— Боюсь, как бы осколком не стукнуло.
Бойцы рассмеялись:
— Заботливый сержант! О своей голове так не старается, как рацию бережет. Молодец!
Пересекая улицу, делая короткие перебежки, бежал босоногий мальчишка, тот самый, что еще утром так неохотно открывал нам двери своей хаты. Курносое лицо его раскраснелось.
— Куда тебя несет, пострел? — выругался Попов. — Еще попадешь под снаряды.
— Дяденьки, а дяденьки, — .тоненьким голосом защебетал малец. — Вас ищу. Я знаю, где у германа пушки стоят. Тут недалеко, в хуторке. Там конюшня колхозная, так пушки позади, в лощинке, в кустах. Стволы у пушек длиннющие-длиннющие. Вчера вечером я корову мимо хутора прогонял, все видел.
— Товарищ Дмитриев, — обратился я к Георгию, — попытайтесь узнать, сколько в хуторе немцев.
Тот кивнул головой и исчез в кустах.
— И меня направьте в разведку, товарищ командир, — попросил мальчуган. — Дорогу туда хорошо знаю.
Дмитриев вернулся через полтора часа. Нам и ждать его надоело. По разгоряченному лицу градом катился пот.
— Чуть на часового не напоролся... Немцев там человек полсотни, не больше. Малец правду сказал. Шесть орудий установлены за конюшней. Крупнокалиберные, видать. Лежу в кустах, а сам глаз не отрываю от одной хатенки, что на окраине хутора стоит. Хатенка самая обыкновенная, под соломенной крышей. К стене приставлена лестница. Смотрю и думаю, для чего тут лестница? Прошло минут пятнадцать — двадцать. Вижу, два немца по лестнице на чердак взбираются. Эге, думаю, здесь у них НП. Видно, с чердака корректируют огонь.
Я быстро составил радиограмму, передал ее Попову. Тот молча положил листок на землю и сам лег животом на траву. Слышу его настойчивый голос:
— «Земля, земля», я — «Венера»! В квадрате восемьдесят шесть обнаружена артиллерийская батарея и наблюдательный пункт...
Дмитриев обернулся ко мне:
— Разрешите, я мигом туда домчусь. Посмотрю, как будут ложиться наши снаряды.
— Правильно, действуйте! Только глядите, как бы под свои не угодить.
— Свои-то они добренькие, пожалеют, — улыбнулся Георгий, вскинув на плечо автомат.