Сквозь свинцовую вьюгу
Шрифт:
В тот же вечер Кобзарь подобрал в каптерке одежду, накинул на плечи старенькое пальто, кепку, на нос насадил очки. Когда стемнело, ушел.
Вернулся Василий в роту следующей ночью... Пошатываясь от усталости, он вручил командиру карту, испещренную карандашными пометками. Это были места расположения артиллерийских и минометных батарей врага.
Бойцы окружили Василия:
— Ну, рассказывай, что там делается?
— А что рассказывать-то, — ответил Кобзарь, уплетая кусок жирной баранины. — Пробрался я в поселок, зашел к знакомой старушке. У нее когда-то квартировал. Узнала-таки меня бабуся, обрадовалась, даже всплакнула. Я ей и расскажи все.
Утром привел меня мой маленький поводырь к магазину. Поселок кишмя кишел фашистами. Сел я на крыльце, заиграл на бандуре и запел. Народ вокруг собрался. Немцы подошли тоже, слушают. «Гут-гут», — говорят. Поиграл я немного у магазина, повел меня Петька дальше. И так мы весь поселок и обошли. А я все пою и на бандуре играю. Аж пальцы распухли. А сам все запоминаю, что вижу. Конечно, не сладкое это занятие. Поешь, а у самого думка: вдруг у гитлеровцев подозрение появится и схватят тебя, как овечку. Но все обошлось. А после я все занес на карту и карту в подошву спрятал.
В боях за Кривой Рог отличился и наш ездовой Федякин — молодой боец лет двадцати. Он в свободное время сапожничал.
Помню, стоит он перед командиром — тоненький, вихрастый — и упорно твердит:
— Отправьте меня в разведку, за «языком». Надоело с конями возиться. Я за ними навечно, что ли, закреплен?
Командир роты ему так и этак доказывает, что на войне каждый свое дело делает, будь то повар или ездовой. Все одной цели служат. А Федякин не унимается:
— Кого хотите ищите обозным. А с меня довольно. Хочу в разведку!
Подумал командир и говорит:
— Хорошо. Пойдешь на боевое задание.
Федякин даже подпрыгнул от радости. Приложил руку к шапке и во все горло гаркнул:
— Есть, идти на боевое задание, товарищ гвардии старший лейтенант!
Зачислили Федякина в группу Пшеничко. И той же ночью вместе с бойцами ушел он за «языком». Наутро разведчики вернулись. Спрашиваем:
— Ну, как Федякин?
Пшеничко недовольно качает головой:
— С ним прямо беда. Настырный какой-то. Суется куда не нужно. Подползли мы к проволочному заграждению. Слышим, в окопах немцы о чем-то лопочут. Решили: следующей ночью на этом самом месте нужно проходы сделать. Приказал я тогда рядом с проволокой окопчики отрыть. Перед рассветом приползли к своим, а Федякин и говорит: «Я там, на проволоке, красную тряпку повесил». Меня такое зло взяло. «Зачем, — говорю, — шило сапожное, это сделал? Ты же нам всю работу сорвал! Завтра туда и соваться нечего. Из пулемета срежут».
Мы рассмеялись.
— Сидел бы ты лучше со своими рысаками, — посоветовал Лухачев.
Федякин в стороне стоит, носом шмыгает и, казалось, вовсе не чувствует себя виноватым.
Пшеничко приказал своей группе спать, а Федякину не спится. Вместо отдыха он занялся странным делом: достал соломы, разыскал немецкую куртку с брюками, набил их соломой, ремнем подпоясал. А сверху чучело немецкой каской накрыл. Получился настоящий гитлеровец.
Удивляемся мы: для чего это? Федякин ни слова в ответ, улыбается только.
Когда стемнело, группа Пшеничко опять ушла на задание. Федякин прихватил с собой чучело.
Утром привели «языка». На этот раз Пшеничко на все лады расхваливал бывшего ездового.
— Да таких лазутчиков еще поискать надо! Не парень, а золото. Подползли мы к тому месту у заграждения. Немец из всех пулеметов лупит. Жаркое дело! Помогли
22 февраля 1944 года, накануне годовщины Советской Армии, наши гвардейцы штурмом овладели Кривым Рогом. Разведчики шли в атаку вместе с пехотинцами, и в этом бою Федякин снова показал себя молодцом. Он первым ворвался в немецкий окоп и заколол гитлеровца. Тут его ранило: пуля попала в грудь, пробила легкое. Из медсанбата он был эвакуирован в госпиталь.
А на другой день к ребятам подошел сияющий Спивак, держа в руках свежий номер «дивизионки»:
— Здравствуйте, товарищи гвардейцы-криворожцы! Вот читайте. — Он ткнул пальцем в газетный лист. — Наша сорок восьмая отличилась при взятии Кривого Рога. В приказе Главнокомандующего ей присвоено звание: «Криворожская». Слухайте, как звучит: «Гвардейская! Криворожская!»
— Это дело надо обязательно обмыть! — воскликнул Лыков, направляясь к старшине.
Я подумал — очень правильно давать наименования воинским частям, отличившимся при освобождении больших населенных пунктов. Пройдут годы. Залечатся раны войны. Солдат бережно поднимет со дна сундучка свою старую, видавшую виды фронтовую гимнастерку и с гордостью вспомнит, как в грозное лихолетье он насмерть стоял у стен Сталинграда, освобождал Воронеж, Харьков, Кривой Рог и сотни других городов и сел, как на боевом Знамени его дивизии немеркнущей славой сияют слова: «Сталинградская, Харьковская, Криворожская...»
В Привольном у Ингульца
В марте дивизии предоставили короткую передышку. Разведрота расквартировалась в селе Привольном на берегу Ингульца. Какое поэтическое название!
На востоке, рядом с селом, прижавшись к обрывистому берегу, тихонько позванивает река, за ней щетинится дубовая роща, а все пространство к югу и западу от села, вплоть до самого горизонта, занимают безбрежные поля, ровные, без единого холмика.
Спокойствием и радушием веет от чистеньких хаток, выстроившихся вдоль широкой улицы. Было удивительно, как война пощадила этот уголок.
В Привольном к нам в роту прикомандировали солдата Михеева — общительного, добродушного, из числа тех, с которыми быстро сходишься накоротке. Он знал много разных шуток-прибауток и пересыпал ими, к великому удовольствию разведчиков, свою речь. Когда его спросили, почему не поехал в свой полк, он с усмешкой произнес:
— Мой полк тю-тю! Покуда я в госпитале отлеживался, его в Белоруссию перевели. Но я не особенно горюю. Для нашего брата разведчика везде дом.
Близился вечер. У бойцов приподнятое настроение. Они бреются, пришивают к гимнастеркам подворотнички, распевают полюбившуюся еще с Кривого Рога новую фронтовую песенку: