Сквозь свинцовую вьюгу
Шрифт:
— Дер криг ист ферлерен... Руссише армее комт бис цум Берлин.
Потом шаги и голоса затихли.
— О чем немцы балакали? Ты разобрал? — спросил Дмитриев.
— Жаловались, что война проиграна и что русские до Берлина дойдут, — ответил я.
— Немцы теперь на все жалуются, — заметил Лухачев. — А вот нам надо сматываться отсюда.
Да, предложение разумное.
Спускаемся вниз и долго петляем по мокрому жнивью. К рассвету добрались до пологой лощины, остановились в кустах орешника. Беспалов устало
— Шабаш! От этой проклятой упаковки мозоли на горбу набил.
Утро выдалось серенькое, неласковое. Небо сплошь в лохматых тучах. Погода нелетная. Я вытащил карту. Что же это за кусты, за лощина? Как сориентироваться? Огляделся. Слева от нас, на холме, маячило какое-то село. До него около полутора километров. Рядом с ним рощица. Так вот оно что. Мы северо-западнее деревни Пушкаревки.
Заросли орешника тянулись вдоль балки. Их надо разведать. Посылаю Лыкова и Зиганшина.
Проходит полчаса, час... От посыльных ни слуху ни духу. А что, если нарвались? Попали в какую-нибудь заварушку? Горячий этот Ахмет!
Внезапно в кустах что-то завозилось, треснула ветка. Мы насторожились.
— Свои! — Из-за кустов показалась статная фигура Лыкова. Вид у ребят встревоженный.
— Прошли метров пятьдесят по орешнику, — начал Андрей, — пересекли речушку, слышим — разговор впереди. Подползаем потихоньку. И что же? Орешник дальше вырублен. Орудия торчат. Видать, недавно установили.
Сообщение ребят важное. Я развернул карту и обомлел: батарея немцев разместилась в верхнем углу квадрата шифрованной карты, где наша стоянка. Мы можем попасть под огонь своих пушек.
Несколько секунд длилось тягостное молчание. Бойцы в упор уставились на меня.
— Чего же теперь предпринимать, старшой?
— Передать в штаб координаты новой батареи.
А в душе тревога, чуть недолет — нас заодно с немцами похоронят. И все-таки в эфир летит радиограмма: «В районе квадрата шесть артбатарея. Дайте огоньку».
Проходят томительные минуты. Вот сейчас хрястнет — и амба тебе. Косточек не соберешь.
Первые два снаряда грохают совсем близко от нас. В воздухе верещат осколки.
Попов по рации дает поправки. Следующие снаряды накрывают цель. Мы вздыхаем с облегчением.
Под вечер Семен принял из штаба короткую, волнующую радиограмму: «Поздравляем успешным выполнением задания. Возвращайтесь в часть».
Как окрылили и обрадовали нас эти слова!
— Братцы! — воскликнул Лыков и бросился обнимать всех. — Да ведь это нас сам генерал поздравляет!
С наступлением темноты мы стали осторожно продвигаться к своим. Миновали лощину, вышли к проселочной дороге. Вдоль дороги мелькнул желтый огонек. Притаились. Что же это могло быть?
— Наверное, какой-нибудь фашист со своей машиной забуксовал, — шепотом высказал предположение Лухачев.
Свернув с дороги, незаметно подкрались к огоньку.
— Хенде хох!
Мотоциклист испуганно поднял вверх руки. Поздно ночью с «языком» мы вернулись к своим.
Дни, полные незабываемых событий
Когда-нибудь потомки наши развернут пожелтевшие страницы дивизионных многотиражек, боевые листки, написанные в окопах, и встанет перед ними живая летопись войны... Тысячи безымянных высоток, прошитых пулями, отбитые у немцев хутора и села, десятки больших и малых рек, форсированных под шквальным огнем... Но легендарная днепровская эпопея, бои за плацдарм останутся ярчайшими в этой летописи.
Мы на Правобережной Украине. Здесь каждый метр обильно полит кровью наших солдат, перепахан снарядами, авиабомбами.
Наш Степной фронт с 20 октября переименован во Второй Украинский.
Продолжается великое наступление...
И часто на привале секретарь парторганизации Спивак, собрав вокруг себя бойцов, знакомит их с очередной сводкой Совинформбюро. Сводки сейчас радостные. Гитлеровцев бьют и в хвост, и в гриву. Освобождено много населенных пунктов.
— Да ты про наш фронт сказывай, — нетерпеливо спрашивают бойцы. — Про нас почитай.
И голос чтеца, глуховатый, с сильным украинским акцентом, захватывает слушателей:
— «За истекшие сутки войска Второго Украинского фронта, успешно развивая наступление, заняли населенные пункты...»
И перед моим мысленным взором сразу встают украинские села и хутора на Правобережье с сожженными хатками, обезображенными палисадниками, степные балки, измятые вдоль и поперек гусеницами фашистских танков.
Село Казанка... Еще вчера здесь горела земля, а сегодня по улицам деловито снуют возвращающиеся со своим скарбом жители. Пройдет неделя, другая — и станет это село глубоким тылом. А пока... За дальними холмами все еще мельтешат огненные вспышки вражеских ракет.
Ко мне подошел Лухачев. Вид у парня сконфуженный. Переминаясь с ноги на ногу, он сказал:
— Товарищ гвардии старший сержант, совсем не гоже гвардейцу в такой рвани ходить...
И только тут я увидел, что его рыжие кирзовые сапоги совсем прохудились: спереди подошва ощетинилась, как пасть. Борис прикрутил ее проволокой.
— А потом, девчата встречаются... От стыда некуда деться, — добавил он, чуточку покраснев.
Мне стало неловко. В сутолоке неотложных дел я совсем запамятовал, что давно надо сдать в починку обувь солдат, просмотреть их нательное белье, обмундирование. Где же твоя забота о бойцах-товарищах, гвардии старший сержант!