Сквозь тернии
Шрифт:
– Отчего же, – быстро сориентировался Рыжов. – Я этого никогда не скрывал, просто мало кто желал услышать правду. Аверин катапультировался из падающего истребителя. Это было во время авиа-шоу под Раменским – сейчас уже и не припомню, когда именно. Самолёт потерял управление и стал падать на толпу зрителей.
– Господи!.. – Женя попыталась представить неуправляемый военный самолёт, что стремительно пикирует прямиком на голову застывшим от страха людям, которые даже помыслить не могут, в какую сторону бежать! Хочется просто оказаться далеко-далеко, подальше от сковавшего сознание ужаса! Впрочем, так и получается:
– Самолёт врезался в землю, – вещал тем временем Рыжов. – Взорвался. Случился пожар. Погибла уйма народа. А эта скотина, вместо того, чтобы до последнего пытаться увести самолёт подальше от аэродрома, просто взяла и катапультировалась! Я не понимаю, как вообще такое ничтожество земля носит! По телевизору показывают: столько хороших людей ежедневно гибнет почём зря – по неосторожности, случайности, глупости, – а этому хоть бы хны! Надеюсь, после смерти ему в чистилище персональный котёл вскипятят.
– Но...
– Что «но»? Вы можете его хоть как-то оправдать? – Рыжов кивнул. – Ну же, попробуйте. Мне даже интересно это услышать, потому что я и сам столько раз пытался реабилитировать Аверина в своих глазах – но тщетно!
Женя пожала плечами. Зачем-то посмотрела на собственные ладони. Скомпоновала пальцы так, словно в них была зажата рукоятка штурвала. Осторожно глянула на Рыжова.
– Но ведь самолёт потерял управление – вы сами с этого начали. Как же его уводить, если он неуправляем?
– Ну, знаете ли!.. – Рыжов повёл массивными плечами и резко шагнул к окну.
Женя с удивлением понаблюдала за перемещением своего гостя – ей, для того, чтобы попасть от кресла к окну, было необходимо совершить шага три-четыре. Рыжов же покрыл данное расстояние всего в один. Будто внезапно исчез и тут же заново материализовался в другой точке пространства – как призрак.
Рыжов откинул шторку, глянул вниз. Видимо не увидел ничего стоящего и снова «вернулся» в номер.
Женя с явным недовольством посмотрел на оставленную меж штор щель. Она не могла сказать почему, но та раздражала. Причём до такой степени, что тело было готово прямо сейчас сорваться с места, чтобы восстановить прежний порядок.
Рыжов прошёлся из угла в угол семимильными шагами, после чего замер напротив Жени и отчётливо проговорил, будто на лекции по основам самопожертвования:
– Знаете, что я вам скажу... Пилот перестаёт быть человеком, как только садится за штурвал самолёта. Точнее он по-прежнему человек, но за явным исключением. В его сознание нет больше понятия «я». Оно блокировано – под пломбой или вовсе утеряно – не важно. Остаётся только позывной и всё. Дело в том, что в небе действуют совершенно иные моральные принципы и устои. На земле, где всяк сам за себя, – спасайте собственную шкуру, сколько душе угодно! – вам никто слова не скажет. Но оказавшись в небе, про себя следует просто забыть. Потому что если и впрямь, не дай бог, что-то случится, сохранить здравый рассудок будет, ох как непросто. Уж поверьте мне – испытал, как говорится, на собственной шкуре.
– Вы тоже теряли управление? – Женя осторожно коснулась взором лица Рыжова – чуть было не вскрикнула, ощутив леденящую волну неприязни, что застилала буквально всё вокруг.
– Случалось. А вы знаете,
– Тогда, может, не стоит? – прошептала Женя.
– В этом случае, боюсь, вам меня не понять. Так или иначе, называйте это как хотите, – чувство солидарности, долг, необходимость, – но нельзя покидать гибнущий самолет, если тот несётся на людей. Просто нельзя и всё тут. Даже если понимаешь, что не можешь ничего поделать. Это крест любого пилота, и каждый из нас несёт его по жизни, в душе понимая, что рано или поздно, но это всё же случится. И как раз конечный исход будет зависеть, в первую очередь, от того, какое решение примем мы сами.
Женя кивнула.
– Я понимаю. Но ведь есть ещё одно «но».
Рыжов молча кивнул – он слушает.
Женя облизала пересохшие губы.
– Хорошо, я согласна, что самолётом управляет некий сибионит – в душе он по-прежнему человек, однако остальным движет лишь чувство долга. Но как же быть с сокровенным? Ведь у каждого лётчика есть дом, семья, дети. Разве он вправе принять смерть, когда внизу, на земле, его ждут после каждого очередного взлёта?! Разве может он просто так сидеть и наблюдать за приближением конца, когда имеет все шансы спастись? Почему он должен нести в собственный дом горе, пытаясь спасти кого-то ещё? Ведь, по сути, он даже не в силах этого сделать. Если есть ответы и на эти вопросы, то я хотела бы услышать и их.
Рыжов долго молчал, потирая подбородок. Потом нехотя проговорил:
– Да, это непростой выбор. В последний момент каждый принимает своё собственное решение: жизнь или смерть – и этим всё сказано. Скажите, вот вы бы смогли нормально жить, если бы оказались повинны в смерти сотни людей?
Женя пожала плечами.
– Я... Я не знаю. Я просто не могу себе это представить.
– Вот видите. Да, вы будете жить и дальше, но вот только с чем? Не знаю. Повторюсь, это крест. Тут можно просто предполагать, чем мы сейчас и занимаемся, а вот располагать будет наверняка кто-то другой, – Рыжов улыбнулся. – Что ж, за сим позвольте раскланяться. Простите, если не дал ответов на все интересующие вас вопросы. Так или иначе, у нас будет ещё время, чтобы досконально всё обсудить. Если, конечно, вы того пожелаете.
Женя собиралась что-нибудь ответить, но отчего-то снова не смогла найти слов.
Рыжов аккуратно притворил за собой дверь, оставив очередную щель.
На миг Жене показалось, что от окна к двери промелькнуло что-то стремительное!
«Харизма?..»
Некая тень или полуночный сквозняк. Женя попыталась припомнить, выглядывало ли хоть что-нибудь во время разговора из-за полы комбинезона Рыжова. Мысли путались в голове. Думать вообще не хотелось, и Женя не стала. Она просто пыталась уловить хоть какой-нибудь звук, однако не могла расслышать даже шагов удаляющегося Рыжова – тот будто растворился.