Слабая женщина, склонная к меланхолии
Шрифт:
— Пацан, ты чё?! — невнятно, но очень агрессивно спросил сиплый голос. Скорее мужской, чем женский. — Пацан, ты зачем?… Щас милицию вызову…
Дверь отворилась еще шире, вонь перегара и помойки усилилась нестерпимо.
— Всем оставаться на местах, — строго сказала Ася. — Руки за голову. Отвечать только на вопросы. Вы знаете, где ваша дочь?
— Ну… — Сиплый голос что-то пробормотал себе под нос и вдруг страшно заорал: — Колька-а-а! Соньку в ментовку рестовали-и-и!
— Молчать! — Ася чуть не пнула орущего железной подковой. Но это был не орущий. Это была орущая. Женщина. Женщин бить нельзя. Даже таких. — Я сказала: отвечать только на вопросы! Вы знаете, где Соня?
— А… Сонька? Гуляет, — неожиданно тихо ответила вроде бы женщина. — Воздухом
— А потому что такая же шалава! — За дверью возник еще один голос. Вот странно: скорее женский, чем мужской. — Растет рас… рас… растрепа, вся в тебя!.. Вот не пущщу в дом, будет знать, как гулять!.. Пусть в ментовке ночует!.. Пусть ее в тур… тур… тю-у-урму садют! Мне вас всех кормить надаелла! И ты пшла!.. Эт мой дом!..
— Ах, тво-о-ой?!!
И понеслось. Об Асе забыли. О Соне тоже забыли. Хотя вряд ли вообще помнили.
С того вечера Соня жила в доме тети Фаины постоянно. Ася еще два раза заходила к ее родителям. Первый раз — чтобы забрать ее документы. Сони-на мать, опухшая, молчаливая и почти невменяемая с тяжелого похмелья, долго не понимала, чего от нее хотят. Потом, кажется, поняла, полезла искать по углам, по каким-то ящикам и коробкам. Наконец нашла пакет, завернутый в старую газету. Сунула Асе в руку, просительно пробормотала:
— На пиво бы… А? На однусенькую баклажеч-ку… А? Я ж все ж старалась… Рылась весь день…
— День только начинается, — сказала Ася, стряхивая с пакета вековую пыль. — У милиции тоже рабочий день начинается, между прочим. Трудовые будни! Об этом никогда не надо забывать.
— А я чего? — заметно испугалась Сонина мать. — Я ж безработная… На бирже стою. С меня взять нечего.
Очень удачно получилось, что Ася успела взять хоть этот пакет, завернутый в старую газету. Там оказались все документы — не только Сонины, но и ее родителей, и свидетельство о смерти деда, который оставил этот дом в наследство сыну, и копия завещания, и план застройки, и даже квитанции за коммунальные платежи. Правда — неоплаченные. Паспорта Сониных родителей Асю поразили. Старые, выданные еще до общего обмена. На фотографиях — молодые, красивые, веселые люди. Оказывается, мать Сони звали Эльвирой Максимовной. Девичья фамилия — Соболь. Эльвира Соболь, с ума сойти… Эльвира Соболь двенадцать лет назад вышла замуж за Николая Леонидовича Ничеева. Им обоим было по восемнадцать! Значит, сейчас — по тридцать! Ай-я-яй… В это просто невозможно было поверить. Можно было поверить, что эти кадавры тридцать лет после смерти лежали непогребенными… И как хоть Соня осталась живой? Да еще и более или менее здоровой. Только худенькая очень… Ничего, у тети Фаины постепенно поправится. У тети Фаины даже Митька стал постепенно поправляться, если верить напольным весам. На глаз-то незаметно было…
Второй раз Ася пошла к Сониным родителям, когда сгорел их дом. Не до конца сгорел, опять дальние соседи успели потушить. Не сгорела одна комната и примыкающий к ней сарайчик. Если бы лето — как-то можно было бы прожить. А глядя на зиму — никак, это даже Сонины родители понимали. Сидели в холодной комнате почти протрезвевшие от нервного потрясения, но с непривычки к трезвому состоянию совсем ничего не соображали, даже говорить не могли. И кажется, не понимали, что Ася им говорит. Она билась с ними почти час. Наконец до Сониной матери что-то дошло. Она уставилась на Асю ненавидящим взглядом, пошла синюшными пятнами и захрипела, трясясь в ознобе и хватаясь грязными руками за ворот драной ватной телогрейки:
— Опекунство ей… А?! Моего ребеночка отобрать хочет… А?! А потом чтоб мы обои померли!.. Коля-а-а, эта колдунья наш дом сожгла!.. Отдавай Соньку, ведьма, отдавай, отдавай… В милицию пойду…
— Ладно, — согласилась Ася. — Забирайте своего ребенка. Только сначала вам придется заплатить семь тысяч шестьсот двадцать три рубля. Столько мы потратили на одежду для Сони, на учебники, на питание… Чеки сохранились. Сумму она назвала наобум. Просто решила, что такая сумма должна их отпугнуть. Сумма действительно отпугнула. Родители Сони уехали без
— Ты что-то какая-то квелая, — озабоченно заметила тетя Фаина поздно вечером, когда всех детей уже покормили, искупали, уложили и приставили к мелким Митьку, чтобы читал им на сон грядущий «Евгения Онегина». Хитрость: «Евгения Онегина» следовало знать Митьке, но просто так, не для кого-то, а самому себе, он стихи сроду бы читать не стал.
— Да я все о Соне думаю, — призналась Ася. — Что она между небом и землей… Девочка страдает.
— Не думай, — приказала тетя Фаина. — Все мы между небом и землей. Все образуется. Всегда все получается так, как должно получиться… Дальше рассказывай. Что сегодня не так?
— Роман на работу звонил. Встретиться предлагал. Потом у ворот кого-то ждал. Может, меня.
— Зачем бы это? — удивилась тетя Фаина. — Вот это сильно странно… Ладно, об этом тоже не думай. Может, и не тебя ждал. И позвонил случайно, так, от общей глупости ума. Дальше рассказывай.
— Карантин у нас с сегодняшнего дня, — печально сообщила Ася главную плохую новость. — Как минимум — дней на десять. И то еще не факт. Одну операционную даже на первый этаж перевели, к лорам. Плановые операции отложили. Больных разогнали. Весь день — не работа, а одно расстройство. Да еще менты грязи понатащили… Светка прямо устала на них орать.
— А менты откуда? — заинтересовалась тетя Фаина. — Начальника ихнего привезли, что ли? Или какому сидельцу глаз покалечили?
Ася давно уже привыкла, что тетя Фаина обладает прямо-таки сверхъестественной способностью буквально по одному слову представить общую картину происходящего с очень высокой степенью точности. Привыкнуть привыкла, однако каждый раз удивлялась, что тетя Фаина сама о чем-то догадалась, а не заранее все откуда-то узнала, пытаясь морочить ей голову, на ходу сочиняя более или менее достоверные детали, которые к общей картине отношения на самом деле не имели. Тетя Фаина, на лету анализируя все детали — и подлинные, и выдуманные, — быстро представляла несколько различных вариантов общей картины, а потом говорила: «Нет, это все из другой сказки. Должно быть вот так. А вот этого и этого не было». И всегда безошибочно отметала именно те, выдуманные детали. Сейчас Асе не хотелось развлекаться, мороча тете Фаине голову. Но и рассказывать обо всем подробно почему-то тоже не очень хотелось. Она сегодня устала даже больше, чем уставала в ночные дежурства с выпавшими на них экстренными операциями. И тревожно как-то было. Нехорошо.
— Чего такое? — настороженно спросила тетя Фаина. — Насовсем глаз покалечили, что ли?
— Да нет, не насовсем, — без обычного в таких случаях энтузиазма отозвалась Ася. — Сам Плотников операцию делал. С глазом все в порядке будет. Только ему на следующий же день другой глаз прикладом подбили. А тот, кто подбил, сегодня утром под машину попал. И вообще его за последние полтора года уже четыре раза пытались убить.
— Ага, значит, сиделец под охраной, — сделала вывод из всего этого сумбура тетя Фаина. — Четыре раза, подумать только… Видать, непростой сиделец. Ты, Аська, рассказала бы все по порядку, а? Чего мне самой догадываться, только время тратить… Ты расскажи, а потом уж подумаем, что сделать можно.