Слабая женщина, склонная к меланхолии

Волчок Ирина

— Мне хорошо, — честно говорила Ася. — Мне нравится, когда их много. Мне дети ничем не мешают.

Ей дети действительно ничем не мешали. Даже тот прошлогодний рекорд. Двенадцать совершенно разных ребятишек от двух до семнадцати лет незаметно растворились в огромном доме тети Фаины, в огромном ее саду, на огромном ее огороде. И — никаких эксцессов. Тишина, покой, порядок, идеальная чистота. Тишина, конечно, была относительной, галдела эта команда, почти не переставая, целый день. Но и галдеж ей не мешал. Даже весело было. Хорошо. Наверное, и детям здесь хорошо было. Потому что старались вести себя правильно — так, чтобы не отказали от дома. Смешные. Старшие помогали возиться с младшими, на огороде что-то делали, в доме мыли, чистили, обеды готовили. В качестве наказания за какую-нибудь провинность тетя Фаина отлучала от работы. Провинившийся

грустил и потихоньку выпрашивал у занятых делом: дай, я картошку почищу, дай, я чашки помою, ну, немножко, ну, две минуточки… Это было тоже смешно. Предприимчивый Том Сойер сколотил бы здесь состояние… Хотя нет, не сколотил бы. Провинившихся бывало немного. К тому же денег у них не было совсем. Тете Фаине за «передержку» родители иногда деньги давали, немного, как раз на хлеб и молоко. Чаще приносили продукты, главным образом картошку и всякую зелень со своих огородов. Тетя Фаина продукты брала, хоть у нее и на своем огороде этой картошки было полно. Говорила: запас карман не тянет. Правда не тянул, все расходилось мигом. Народу-то сколько кормить надо было! То-то и оно.

Иногда выдавались дни, когда ни одного ребенка в доме не было. Ася ощущала смутное беспокойство. Что там у них случилось? Почему детей не приводят? Надо позвонить, сбегать, узнать, все ли в порядке… Потом спохватывалась: да все у них в порядке — потому и не приводят. Успокаивалась. Но все равно скучала. Привыкла уже, что в доме должны быть дети. Постоянно.

Из постоянных первым появился Митька, четыре года назад. Его из дальнего района привез тете Фаине совсем чужой мужик, никому не родня. Даже тетя Фаина не сумела установить хоть какие-нибудь родственные связи. Правда, может быть, потому, что просто не успела. Мужик торопился, ему вообще в другой город уже надо было ехать, а он и так сколько времени потерял, отыскивая дом, куда его попросили довезти пацана. Кто попросил? Да Валентина, кто же еще. Со вторым развелась, за третьего собралась, вот ведь баба неуемная… А пацан третьему не нужен. Зачем кому-то чужой ребенок? Да и второму не нужен, потому что и второму чужой. Валентина за своим третьим на севера куда-то поехала. Не бросать же сына в пустом доме? Тем более что этот пустой дом — в пустой деревне. Ну, в почти пустой. В двух-то домах еще живут. Так, доживают. Старики одинокие. Им чужой пацан — дело неподъемное. Вот Валентина и решила отправить сына к родне. Все душа поспокойней будет. Нашла провожатого, попросила по дружбе: отвези, мол, сотню дам. Что ж не отвезти, если все равно мимо ехать… Так что принимайте гостя, а вот его вещички, а вот его документы, а вот еще и деньги… Валентина, видать, не совсем еще совесть потеряла, вон, даже деньги прислала. А ему, провожатому, ничего не надо, он на детях не зарабатывает, и вообще ему уже бежать пора, так что прощевайте, добрые люди, не поминайте лихом…

Митька был длинный, тощий и гордый. В облезлой футболке и в облезлых штанах, не закрывающих щиколотки. Щиколотки тоже были какие-то облезлые. Наверное, потому, что без носков. Большие облезлые кроссовки были надеты на босу ногу. Из остальных Митькиных вещичек в облезлом брезентовом рюкзаке обнаружились еще одни штаны, еще более облезлые и короткие, допотопная байковая рубаха в черно-оранжевую клетку, относительно новые трусы, немножко протертые носки из колючей овечьей шерсти и много всякого железа — молоток, гвозди, отвертка, шурупы, кусачки, плоскогубцы, гаечный ключ…

— А это тебе зачем? — удивилась тетя Фаина. — Что это за игрушки какие странные?

— Это не игрушки, а инструмент, — солидно ответил десятилетний Митька. — В хозяйстве пригодится.

Действительно пригодилось. Десятилетний Митька был рукастым мужиком, многое умел, похоже, давно уже многому научился, любил что-нибудь чинить, усовершенствовать, в порядок приводить… И умненький был мальчик. Читал много, память хорошая была, соображал быстро и оригинально. А школу почему-то не любил. Может быть, потому, что помнил ту, где проучился три класса? Когда обнаружилось, что всех документов у Митьки — это свидетельство о рождении, пришлось Асе ехать в тот дальний район, в ту сельскую школу, где Митька начинал учиться. Надо же было его в городскую школу переводить. Из того письма, которое Валентина вложила в конверт с деньгами для тети Фаины — тысяча сто двадцать рублей! — с некоторым трудом удалось понять, что Валентина намерена вплотную заняться созданием дружной и крепкой семьи, так что в ближайшие

год-полтора заниматься сыном у нее времени не будет. И она надеется, что тетя Фаина пока позанимается Митькой сама, проследит за его поведением и школьными успехами. Тетя Фаина не могла не оправдать надежд родных и близких. Вот и пришлось разыскивать Митькины следы в сельской школе.

Школа была жуткая. То есть само здание шкоты было еще ничего — сравнительно новый одноэтажный дом, в котором как раз копошились несколько баб в зачуханных спортивных костюмах, стены белили, полы красили. Весело и непринужденно разговаривали между собой вычурным матом. Наверное, это они шутили так. Или анекдоты рассказывали. Потому что после каждой тирады хохотали хором взахлеб, сгибались пополам, размахивали руками, разбрызгивая краску кистями. Увидев Асю, настороженно примолкли, — не то чтобы враждебно, а с каким-то неодобрением. У всех выражение лиц было типа «ходят тут всякие, от дела отрывают».

— Не будете ли вы так любезны, не подскажете ли, где я могу найти директора этой школы? — помолчав и поразглядывав баб очень серьезным взглядом, спросила Ася.

— Ни хрена себе, — сиплым шепотом сказала одна из баб другой, закрывая лицо локтем. — Блин! Комиссия…

Другая с сомнением подняла брови, поджала губы, подумала и таким же сиплым шепотом ответила первой:

— Да не, не комиссия… Одна, да еще в штанах… И Сергеевна не предупреждала…

— Я не из комиссии, — терпеливо сказала Ася. — Я к вашему директору по личному делу. Вернее — по личному делу одного из ваших учеников.

Бабы тут же успокоились и загомонили все одновременно на разные голоса:

— А, так Анатольна счас в доме! Обедать пошла, проститутка! Скоро уже заявится! Начнет лаяться, шо пол не докончили! Уродуемся тут с утра, как проститутки! Без жратвы, без всего! А она все бросила — и обедать! Похудеть боится, проститутка!

Бабы опять хором заржали, размахивая руками и разбрызгивая краску кистями. Одна выглянула в окно, радостно заорала:

— Анатольна! Ползи шибче! Тут тебя дожидаются! Шо ты как проститутка переваливаешься! — Обернулась к остальным, с обидой объявила: — Не, вот ведь проститутка, а? Ни хрена нам не несет! А я шо говорила? Я и говорила, шо сбрешет! Сама нажралась, проститутка, а нам — хоть бы хлеба кусок! Хоть бы картохи наварила! Два часа лындала, проститутка! Да за такое время я бы уже два пирога спекла! На всех!

— Да ты бы уж спекла, — насмешливо заметил кто-то. — Ты раз уж спекла, да сама и…

Дальше было что-то длинное, сложносочиненное и совершенно непонятное. Бабы, однако, поняли, опять заржали хором, опять стали общаться между собой не просто ненормативной лексикой, но и ненормативными голосами, и ненормативными жестами… Выражение лица у них тоже было совершенно ненормативным.

Ася вышла на крыльцо и подышала свежим нормативным воздухом, стараясь подавить тошноту. К крыльцу вперевалку подходила на редкость низкорослая и на редкость толстая тетка в цветастом ситцевом халате и в резиновых сапогах с обрезанными голенищами. Тетка на ходу ковыряла в золотых зубах щепкой. Подошла, остановилась, нерешительно поставила ногу на нижнюю ступеньку крыльца, но подниматься, наверное, передумала, задрала голову, уставилась Асе в подбородок, сильно щурясь, спросила высоким, громким, несколько скрипучим голосом:

— Это вы меня, что ли, ждете-а-а?

— Если вы директор этой школы, — осторожно ответила Ася. Она не верила, что директорами школ бывают такие… в общем — такие.

— Ну, я-а-а, — лениво сказала тетка, рыгнула, зевнула и мелко перекрестила рот. — А шо такое-а-a? Шо-то нада-а-а?

Ася в двух словах объяснила, что ей надо. Тетка слушала, сильно щурилась, зевала, мелко крестила рот, а дослушав, с облегчением заявила:

— Не, ета-а-а я не могу. Не имею права-а-а. Пусть роно само решаи-и-ить. А у меня счас вапще ремонт. Мне за имя-а-а следить нада-а-а. А то ети проститутки до осени не покрасю-у-ут.

— Зачем же вы таких мастеров нанимали? — спросила Ася, думая не об этой жуткой школе с ее жутким директором и с такими же жуткими мастерами, а о Митьке, который ходил в эту жуткую школу три года. Пешком, за четыре километра, в любую погоду. Бедный ребенок.

— Шо ж ета-а-а сразу мастера? — обиделась директор жуткой школы. — Шо я буду кого ни попадя-а-а нанима-а-ать? Ета усё наши учительши. Тута работают, у меня-а-а… Почти что все — родня-а-а.

— Да, я уже поняла, — грустно сказала Ася и пошла к мотоциклу. — До свидания.