Слабо не влюбиться?
Шрифт:
Миную длинный витиеватый коридор и растерянно развожу руками: друга нигде нет. Куда он мог запропаститься? Ничего не понимаю. Вернувшись немного назад, толкаю дверь уборной и снова вздрагиваю от неожиданности – я нашла его.
Соколов стоит, наклонившись над широкой мраморной раковиной и уперев ладони в ее края. Тугая струя текущей из крана воды бьет в темный камень, разбиваясь об него и брызгами оседая на манжетах Тёмкиной белой рубашки.
– Чего пришла? – голос парня звучит непривычно резко.
От недружелюбности
– Я вообще-то не к тебе пришла, а в уборную, – говорю зачем-то, хотя это, само собой, неправда.
Соколов наконец поднимает голову, и его неприязненный взгляд острым лезвием проходится по моему лицу.
– Вась, я не пойму, ты что, реально трахалась с этим упырем? Вот так просто дала ему?
Его слова хлесткой пощечиной обжигают лицо. Бьют наотмашь. Без пощады. Вынуждая обескураженно хватать ртом воздух.
Как он может?!
Нет, правда, как он, черт возьми, смеет так со мной разговаривать?!
– Ну ты же трахаешься с кем ни попадя! – зло огрызаюсь я. – Почему мне нельзя?
Соколов расширяет глаза и раздраженно ведет подбородком в сторону. В его взгляде читается трехэтажный мат, который, судя по играющим желвакам, он вот-вот на меня обрушит.
– Ты… – Артём поджимает губы и плотно стискивает кулаки. – Ты просто дура, Солнцева. Честное слово!
Ярость вспыхивает во мне, словно облитый бензином хворост. Мгновенно и ослепляюще ярко.
– Кто ты такой, чтобы меня осуждать? – перехожу на ультразвук. – Мои решения тебя не касаются!
– Не касаются?! – он цепляется за эту фразу, как за оружие. – То есть слезливая песня, которую ты сегодня исполняла, не имеет ко мне никакого отношения?!
Поверить не могу. Он понял. С самого начала понял, что я посвятила свое выступление ему, и никак не отреагировал! Совсем никак! Даже слова доброго пожалел!
Какой же Соколов все-таки придурок! Будь проклят день, когда я встретила его!
– Абсолютно никакого! – вздергиваю подбородок повыше и до крови кусаю щеку с внутренней стороны, чтобы не разреветься. – Не знаю, что ты там себе напридумывал!
Смотрю в синие, искрящиеся молниями глаза и понимаю, что мы с Соколовым на безумной скорости летим к обрыву.
Я его теряю. А он уже потерял меня.
– Вот, значит, как? – Артём шагает ко мне и угрожающе понижает голос. – Напридумывал?
Сейчас он недопустимо близко, и это причиняет невыносимую боль. Практически лоб в лоб, не разрывая напряженного зрительного контакта.
В глазах темнеет, пока я не вспоминаю о необходимости дышать. Измученное сердце рвется на куски, насилуя тесную клеть ребер.
– Да, – выдаю хрипло. – И вообще, с каких пор тебя волнует моя личная жизнь, Соколов?
Лицо Артёма дергается, словно от внезапного тика. На мгновенье мне чудится, что
– Да меня и не волнует, – высекает с насмешкой. – Просто решил по-дружески посочувствовать. Девственность, он ведь как ваучер – дается один раз. Кто-то ее продает, кто-то выгодно вкладывает, ну а кто-то, – его брови многозначительно взлетают вверх, – просто тупо теряет не с тем человеком.
Лучше б и правда ударил.
– Ну, надеюсь, у тебя все случилось с тем человеком, – я уже не могу сдерживать слез, они горячими ручейками бегут по щекам. – И по большой любви.
Срываюсь с места и, не обращая внимания на Тёмкины оклики, несусь прочь. Душа трещит по швам, а перед глазами бликуют вспышки. Концентрация боли и горечи растет во мне с безумной скоростью. Наверное я, не выдержу. Умру прямо здесь. Разобьюсь на тысячи звенящих осколков.
Вылетаю на улицу и делаю глубокий спотыкающийся об рыдания вдох. Прохладный воздух ни черта не освежает. Наоборот, я словно уксуса глотнула – в груди такой пожар, такое адское испепеляющее месиво, что мне хочется разодрать свою грудную клетку и засунуть туда льда. Чтобы хоть как-то успокоиться. Чтобы остыть.
Нет, стоять на месте не вариант. Когда стою, махина личной трагедии обваливается мне прямо на голову. Бьет по темени, вызывая тошноту. Надо бежать. Бежать как можно скорее. Кто знает, может, получится хоть на время оторваться от преследующих меня терзаний?
Снова трогаюсь. Сначала бреду, потом перехожу на спешный шаг и только потом – на бег.
Да, так и вправду чуточку легче. Вот только эти чертовы шпильки мешают… На них и ноги переломать немудрено.
Останавливаюсь и, недолго думая, стаскиваю неудобные босоножки. Голые ступни касаются шершавого асфальта, и я радуюсь новым ощущениям. Они – будто временное противоядие той отраве, которую залил в меня Соколов.
Засовываю обувь подмышку и опять бегу. Проношусь мимо неоновых витрин, редких прохожих и спящих многоэтажек. Летняя ночь захлебывается в соленой влаге, и даже ласковый ветер, порхающий по щекам, не способен осушить горячих слез.
Они льются не из глаз. Ими истекает моя насквозь продырявленная душа.
Глава 39. Осень 2017
– Ну! Вась! – тормошит меня Грановская. – Неужели ты правда не пойдешь?
Испускаю протяжный вздох и отрицательно качаю головой.
– Это же Соколов! – негодует она. – Твой некогда лучший друг, забыла? Я специально из Москвы прикатила, чтобы его в армию проводить! А ты задницу от кровати оторвать не хочешь!
На самом деле Лера прикатила, чтобы забрать свои теплые вещи, но это никому не нужные детали.