Слабые люди
Шрифт:
–Тебе нужна смерть. Беспричинная, просто произошедшая в один день.
–Да!
–Всего лишь слова, а я все еще не понимаю.
Третий вновь ухмыльнулся:
–Ну, вот и славно! А сейчас собирайся– идем пить чай.
–Мы же только что пили.
–Ты пил. А я чай пью в специальном месте. Кафе называется. Там я и попробую тебе все разъяснить.
На улице было ощутимо холоднее. Городок, в котором жил клиент, был убог и сер, прямо как его комната– даже многочисленные газоны изобиловали лишь искусственными цветами всех цветов радуги, лепестки и ленты которых за несколько лет полного игнорирования выцвели и поникли. Ни единого намека на многоэтажки, бесчисленные жилые комплексы, сплошь замкнувшиеся в растянувшемся на десятки километров спальном районе. Серые машинки, серые людишки. Данный населенный пункт располагался на севере с присущим его прелестям унынию, буйных, вырезающих символы на живых лицах своими колючими струями ветров, проливных дождей и сухой, морозной зимы, простирающей свои северные сияния как единственную цветную деталь во всем бледно-белом антураже на круглый год. Наверное,
Шагая по грунтовой дороге, Проводник спрашивал себя, на кой черт вообще взялся за подобные нелепости. Он признавал прибыльность своего дела, но не мог отречься от явной глупости как самого себя, так и своих клиентов. Провожая взглядом людей, внешне и внутренне неотличимых друг от друга, он не чувствовал ни удовлетворения, ни сочувствия. Ничего. Можно было даже сказать, что Проводник относился к своему занятию не иначе, как продавец относится к своей работе– не нравится, но надо. Только вот действительно надо ли? Действительно ли так он необходим или является частью каприза человеческой натуры? И все-таки грех жаловаться на то, что получилось попасть в золотую жилу– глядишь себе, работаешь раз в месяц и живешь, ни в чем себе не отказывая. Кто может таким похвастаться? Да никто.
–Раньше я не любил утро. – внезапно сказал Третий, так ни разу на него не взглянув, по-прежнему бодрым шагом рассекая серые асфальтовые реки, – Не за то, что оно всегда серое и безрадостное. Просто приходилось буквально выдирать себя из сна, чтобы вкусить пепельный привкус очередного дня, не отличающегося от всех предыдущих. Проходить через физические и психологические муки, чтобы просто начать симулировать жизнь– разве это не смешно?
–Нет.
–Я так же и думаю. Чувствую себя частью шутки, выслушав которую никто даже не улыбнется из вежливости. Когда-то я думал, что это– просто депрессия, ну или, на крайний случай, обычная апатия, связанная со сменой лунных циклов и времен года. Знаешь же, как говорят– весной и осенью все психи просыпаются? Так вот, в себе ничего подобного я так и не нашел. По идее, если со мной что-то не так, то это было бы заметно, ощутимо внутри. – тут он поднял глаза на Проводника, – Чувствовать что-то внутри себя– это же не так плохо, правда?
–Правда. Как никак– чувства неотделимы от нашей сути. Именно они являются катализирующим фактором формирования наших мыслей и последующих после них действий, пусть даже и идущих вразрез с направлением появившейся идеи, отмеченной либо как несостоятельную, либо как не приносящую ощутимой пользы.
–Так. Но вместо этого во мне всегда было другое. Все, что я делал– пытался найти это в себе, но в конце концов понял, что все, что я делаю, происходит не из внутренних потребностей, а из соображений частичной выборки, не зависящей целиком от меня. Как игральные кости– ты бросаешь три и тебе выпадают, допустим, пара пятерок и одна единица. Смотришь в себя, сверяясь со внутренним списком обозначений, и делаешь согласно указаниям. Дело сделано, люди или аплодируют тебе стоя или крутят пальцем у виска, мол, нашелся очередной псих безмозглый! А я… А что– я? Я-то знаю, что не это хотел сделать или испытать. Более того– я ничего не хотел делать! Все, к чему тянет остальных, меня если не отвратит от себя, то представится крайне неблагоприятным вариантом, потому что уже было. Я не хочу делать то, что делают остальные, но мой выбор невелик. Или поступить, следуя воле одной толпы, или поступить аналогично воле другой. Большинство выбирает жить, меньшинство– умереть. Я не тянусь к званию индивидуальности и не стремлюсь как-то себя обособить, но все же выбор меньшинства меня устраивает. Однако…– сделав паузу, переходя дорогу перед нетерпеливым водителем, мальчик продолжил, – Сделав выбор в пользу смерти, я ожидал ощутимых перемен. Думал, что у меня начнут генерироваться совсем новые, нестандартные по отношению к прежним мысли, ведь тело и мозг, прознав о моих намерениях, тотчас должны броситься делать все, чтобы это предотвратить: насытить меня силой, разукрасить ране серые перспективы, задавить экзальтирующим гормональным потоком… но ничего из этого не случилось! Будто я победил, пересилил их, подчинил своей воле, и они упали духом… решив: "Раз уж он отказывается жить, то мы откажемся работать." За последние месяцы я заметил, как начинаю сильно сдавать. Простые, даже приятные ранее действия превратились в настоящее испытание– даже удержать обычную кружку в руках, не пролив ни капли, а то и вовсе не выронив, стало для меня своего рода достижением. Пуще физической слабости неприятно удивила слабость когнитивная– я будто стою у поредевшего русла и могу даже, не запачкав и половины своей ладони, коснуться песчаного дна, хотя знаю, что не должен это делать, ведь весь этот жалкий поток вращается по кругу не то, чтобы мыслью– скорее одним из ее обрывков. Как песня, заевшая в голове на одном куплете. Было же у тебя такое?
–Нет, не было.
–Потому что ты не из тех людей, что склонны к рефлексии.
–Думаешь?
–Знаю! – и, не дожидаясь ответа, – Так вот, продолжаю: коснувшись дня, я позволю вырваться тому, чему не желал давать выхода… Выбрав смерть, я не добился перемен, вместо этого начав ненавидеть еще и ночь. Вполне вероятно, даже, я бы сказал, объективно точно из-за того, что закатывающееся за горизонт солнце, следующие за ними сгущающиеся сумерки и наступление полной темноты нехотя напоминает мне о том, что это не просто конец моего очередного дня– это краткая ретроспектива моей очередной, но теперь последней смерти. И самое неожиданное– то, что я испытываю сожаление, не относящееся к чему-то конкретному, потому как мне не жалко тех, кто останется. Тому, что я ощущаю, не место в моем сознании. Ему нет места здесь,
–Если ты испытываешь сожаление, тогда, может, это твое настоящее "я" говорит о том, что ты совершаешь ошибку?
–Нет. Точно нет. – Третий улыбнулся, сворачивая за угол, – Это все– происки моего чувства самосохранения, которое мой человеческий разум обратил против себя, наделив несвойственной холодному рассудку формой, оттого и успешно поражающей его. Это– его оружие, последнее средство, нацеленное на мое отвлечение, сбитие с курса.
–И ты не поддаешься ему?
–Я не настолько жалок, как остальные люди. Если я решил, то так тому и быть. Это мое тело, мой разум и моя жизнь– только мне решать, что для меня будет лучше. Именно мне решать, сколько жить и когда умереть. Никому другому, тем более этой сраной природе, что посредством слабых на передок родителей дала мне это тело, вдохнула в меня разум, сознающий себя. Но я…
–Не слишком ли сильно ты придаешь значение чему-то, о чем даже не имеешь представления?
–Нет. Я пытаюсь сказать совсем о другом. Кстати, мы пришли! – заявил юнец, когда они оказались перед стеклянной дверью с содранной надписью. Вытряхнув пепел из трубки, которую выкуривал на протяжении всего пути, жестом пригласил войти с ним. За дверью расположился широкий зал преимущественно синих тонов, со своим набором человечков в форме, чуть более ярче обычного мебели и потолков, утыканных энергосберегающими лампочками. Пока клиент спокойно заказывал, наливал и распивал свой чай, при этом сверля взглядом сидевших и входящих завсегдатаев, Проводник молча скучал в ожидании, когда у мальчишки вновь возникнет желание поговорить. Подросток же пил невероятно долго, после чего пошел за следующей кружкой.
–Зачем тебе это? – спросил он Третьего, когда тот с мрачным видом уселся обратно.
–Зачем мне что?
–Умирать. – Проводник понизил голос, краем глаза следя за беззаботно болтающими о своих жизненных мелочах людьми, – На кой черт именно тебе это сдалось?
–А на кой черт тебе это знать? – огрызнулся мистер Три, сделав очередной глоток.
–Я любопытный.
–О как!
Длинная пауза.
–Хм… да– это точно юношеский максимализм! – ухмыляясь все шире в издевке, – Или, может, моя несчастная любовь? – грудь сотрясалась от беззвучного смеха, – А может, потому что мне скучно? Или я не вижу перспективы для себя в будущем? Или я просто аморфный дегенерат, который попросту ленится что-либо делать?
–Как много вариантов… и какой из них верный?
–Никакой. Вот реальная причина– ЧИОРВ.
–Червь?
–Нет же! ЧИОРВ– чересчур и однобоко развитое воображение.
–Поясни.
–Поясняю– я из тех несчастных идиотов, у которых нет абсолютно никаких проблем, но они придумывают их себе сами и оттого страдают.
Ему было непонятно это. Само понятие страдания было очень знакомо, но по наитию? Это было что-то новенькое.
–И?
–Не тупи. Сам не догадаешься что ли?
–И что ты себе навоображал?
–Много чего. Друзей, любимых, событий. Моя жизнь абсолютно пуста и менять что-либо не то, что не получается, скорее попросту лень. Вот и остается, что воображать. – ехидство исчезло из глаз Третьего, уступив место еще незнакомой ироничной грусти, -Поначалу я просто страдал. Страдал от горя, от потерь, которых никогда не было, от боли, которой никогда не чувствовал, от смерти, которая еще не наступила. Я просто страдал от нереального, внушив себе, что оно реально. И, знаешь, это действительно больно! Я прочувствовал все это, просто думая об этом, стараясь впитать всеми фибрами своей жалкой души каждую секунду, каждую искру ранее незнакомого, поистине интригующего!.. И у меня получилось! Я упивался этим сомнительным достижением, возвел его в абсолют.– хлюпнув носом, он дернул головой, словно указывая на что-то,– Наш мозг– та еще головоломка и, сдвинув какую-то деталь, я создал реалистичную симуляцию всех ощущений в мире, вплоть до инфаркта миокарда. Я мог почувствовать то же, что чувствует женщина, когда в нее вскользает член очередного мужчины. Мог почувствовать, каково это– контролировать падение, борясь с воздушными потоками при помощи крыльев и захватывая невидимую человеческому, но очевидной моему глазу жертву своими лапами, чувствуя, как каждый сустав распрямляется, вытягивает свои кости и мышечные волокна, напрягает сочленения и тут же сжимается вокруг ее тела. Как мой рот плавно метаморфизирует в клюв и становится жестким, почти неощутимым, врезаясь уголками в челюсти и скулы, вонзаясь в мягкую и теплую плоть, тепла которой я не чувствую– ведь у меня клюв, не губы! Я мог так же представить себя рыбой, что устремилась на дно и, надо сказать, ощущения схожи, только вместо крыльев– плавники, и вместо тяжести земного притяжения– обманчивая невесомость, лишь являющаяся привычной моему чешуйчатому телу плотностью воды. Вокруг ничего, почти темнота, но я слышу и чувствую, как испускает вибрации тело гораздо меньше моего… и устремляюсь к нему, напрягая свое тело изо всех сил, но не испытывая той привычно мне усталости и боли в мышцах. И снова не чувствую вкус, лишь как заполняется пищей желудок, в то же мгновение ощущая, как раздираются мои жабры, а тело наливается невыносимой тяжестью!.. Каждое мое движение стремится в обратную сторону, в спасительное безвесье, но страшная боль накрывает все от морды до кончика конвульсирующего хвоста! Я действительно чувствую, как огромное, шириной с меня и толщиной с мой хребет, лезвие вспарывает мое брюхо, будто и нет никакой защиты, будто мое тело не покрыто крепкой чешуей, не спрессовано крепкими мышцами, но обращается всего лишь куском масла, внутренности которого заполнены кровью. Мое брюхо разверзается, тело пытается выгнуться вперед, не приспособленное для этого, а разум… вопит так, что все мысли вон! И я возвращаюсь в свое тело, в бесконечный раз не веря тому, что ничего не чувствую, что моя плоть все еще цела! Но…