Сладкая отрава
Шрифт:
Комментарий к Часть 4. Глава 36. Ветер перемен
включена публичная бета!
заметили ошибку? сообщите мне об этом:)
Неспешным шагом иду по пыльной каменистой дороге. Рядом со мной ребята, с которыми вот уже два с половиной месяца мы надрываемся на работах по восстановлению шахты в Орешке. Взрывы, отгремевшие здесь во время войны, разрушили прошлую инфраструктуру в горе. Наша задача – проложить новые тоннели, добраться вглубь до слоев угля и прочей ценной породы.
Многие гибнут: никогда не знаешь заранее, когда на тебя обрушится потолок, или взорвется
– Выпьешь с нами? – спрашивает у меня Тод – один из членов нашей бригады.
Его рыжие волосы перепачканы сажей, как и мои, только вот на лице здоровяка сияет улыбка, а я почти постоянно хмурюсь.
– Нет, спасибо, – отвечаю я, – ты же знаешь, я не любитель.
Тод звучно гогочет, и к нему присоединяются остальные ребята.
– Опять весь вечер проторчишь в четырех стенах? – уточняет невысокий седовласый мужчина, тоже один из наших.
– Да, все нормально, – отмахиваюсь я, – развлекайтесь!
Парни смеются и, дойдя до развилки, ведущей в городскую часть Дистрикта, сворачивают на ней. Я остаюсь один и продолжаю свой путь прямо – к поселению, где расположились наши дома.
В целом, условия жизни здесь более, чем вольготные. Хотя каждый из нас и считается заключенным, мы свободно перемещаемся по территории Второго, не лишены относительно комфортного жилья и развлечений. Ограничение одно: не снимать металлический браслет, закрепленный на правой руке. Эта штуковина позволяет новой власти Панема контролировать своих преступников, не прибегая к лишней охране.
Я слышал истории о том, что стоит нарушить режим: опоздание или неявка на работу в шахту, попытка покинуть Дистрикт, – и невинное украшение на руке становится оружием, убивающим без осечки. В каждый браслет вмонтирована игла, которая в случае необходимости впрыскивает в кровь изрядную порцию яда. И все, ты труп.
Свое скромное жилище я вижу издалека – серый, неприглядный, такой же как соседние, двухэтажный дом, изогнувшийся буквой «Г». Это около сорока небольших квартирок для заключенных: на каждого человека полагается одна комната с балконом. Душ и туалет один на шесть квартир – их тут называют блоками. В одном доме по семь жилых блоков.
На входе меня встречает дежурный в военной форме – все-таки несколько солдат приглядывают за нами, так, на всякий случай.
– Мелларк, тебе письмо, – сообщает дежурный.
Я вздыхаю, подходя ближе, и попутно обтираю руки об штаны – помогает мало, сажа впиталась в кожу, ладони даже с мылом не оттираются.
Телефона здесь нет – видимо, правительство решило, что нам это не обязательно, а вот почта приходит регулярно. Даже жаль, потому что мне было бы легче, перестань я получать весточки из прошлого. Это только бередит душу.
– Опять подружка скучает? – посмеиваясь, спрашивает солдат, протягивая мне белый конверт с моим именем, выведенным красивым женским подчерком.
– Вроде того, – отмахиваюсь я, не вдаваясь в подробности.
Не глядя,
Снимаю с себя куртку и, даже не вынув из нее письма, бросаю на кровать. Раздеваюсь и иду в душ: по коридору налево, первая дверь. Под струями воды я могу стоять очень долго – она смывает с меня не только сажу и грязь, но и горечь воспоминаний, приправленных тоской.
Кларисса пишет с завидной регулярностью – каждую вторую пятницу я получаю от нее послание. Девушка призналась, что у нее роман с Хеймитчем. Для меня это стало шоком! До сих пор не могу представить ее в паре с бывшим ментором. Он, казалось, вообще не нуждается в женщине, отдавая свои беды и радости единственной спутнице – бутылке.
И, тем не менее, Риса поехала за ним в Двенадцатый. Они спят вместе. Кларисса писала, что у них любовь, а Хеймитч, в свойственной ему манере, на одном из писем дописал внизу карандашом: «Не слушай глупую бабу. Я не собираюсь становиться семьянином на старости лет». Мне даже обидно за Клариссу – похоже, она влюбилась. Жаль лишь, что Хеймитч не самая подходящая ей пара.
Каждый раз в письмах Рисы я боюсь увидеть имя Китнисс: перед тем как прочесть послание, сначала пробегаю его глазами, чтобы убедиться, что о Сойке там ничего нет.
Только в самом первом письме, Кларисса написала, что Китнисс вернулась в свой дом в Деревне победителей. С ней там сестра и мать. На пару дней наведывался Гейл, но вскоре его вызвали на службу – он остался служить в регулярной армии, чтобы сделать военную карьеру.
После того письма я категорично ответил Клариссе, что не хочу ничего знать про Китнисс и ее семью. Единственной просьбой было сообщить, когда родится ребенок.
По моим подсчетам, это должно было произойти на днях, и, быть может, в письме, которое сейчас лежит в моей куртке, есть пара слов о малыше? Поднимаю голову вверх, открыв рот, и захлебываю немного воды: полощу полость рта и сплевываю. Прикрыв глаза, замираю и позволяю тяжелым струям массировать тело.
Я много думал о том, что чувствую сейчас к Сойке.
Жалость. И нежность.
Теперь, когда мы не видимся уже столько времени, страсти в моей душе улеглись. Приступы плохих воспоминаний все еще случаются, но я через силу убеждаю себя, что все ложь. Да уже и все равно – смысл любить или ненавидеть ту, с которой больше никогда не встретишься?
Осталась только жалость к ее жестокой судьбе. И странная, непобедимая нежность к Китнисс, как к матери моего ребенка.
Как он там? Уже родился? Или все еще нежится в животе у Сойки?
Китнисс будет хорошей матерью, я уверен. То, как она защищала Прим, наглядное тому подтверждение. Сойка не бросит своего птенца, даже если его отец ненавистный пересмешник.
Ненавистный ли? «Моя фамилия Мелларк», – заявила Китнисс в день казни. Мне, вероятно, показалось, может, я принял желаемое за действительное, но в голосе Сойки звучала гордость?