Сладострастный монах
Шрифт:
Мне хотелось видеть Сюзон совершенно обнаженной, дабы охватить целиком безукоризненное тело, которое я покрывал поцелуями и ласками. Неискушенному уму казалось, что этого будет достаточно, чтобы удовлетворить все желания.
Призвав все свое мужество, я проворно снял с уступчивой Сюзон одежду вплоть до последнего лоскутка, а затем разделся сам. Теперь, когда оба мы были голые, словно в день появления на свет, я перепробовал разнообразные подходы, дабы утолить мою страсть, но Сюзон оставалась безответной. Настойчивые поцелуи и нежные, но энергичные ласки не могли расшевелить ее. Мыслями
Я попытался пристроиться к ней сзади, но эта позиция оказалась неудобной. Мне не удалось войти в нее, несмотря на то, что она послушно расставила бедра. Тогда я погрузил палец в ее чудесную маленькую п…ду, а когда я его вытащил, он был весь мокрый от любовного нектара. Я снова попытался ввести напряженный член, однако усилия мои оказались бесплодными.
— Сюзон, — пробормотал я, раздосадованный тем, что увлеченность, с какой она наблюдала за соседями, не позволяла мне получить желаемое удовлетворение, — хватит уже, довольно. Иди ко мне. Мы можем насладиться не хуже них.
Когда она обратила на меня взор, глаза ее радостно блестели. Я нежно обнял ее и уложил на кровать, причем она развела бедра в разные стороны, не дожидаясь моей просьбы. Я уставился на крохотную алую пуговку, выглядывавшую из золотого руна, частично скрывавшего холмик, нежный оттенок которого едва ли воспроизвела бы самая изощренная кисть.
Недвижимая, но переполненная желанием, Сюзон ждала доказательств страсти, которые мне не терпелось преподнести ей. Однако в беспримерной неуклюжести я метил то слишком высоко, то чересчур низко, посему попытки мои оказались тщетными. В конце концов ее изящная ручка взяла на себя роль провожатого, и я почувствовал себя на этот раз в нужном месте. Но мне пришлось испытать неожиданную боль на том пути, что, по моим представлениям, должен был быть усыпанным цветами.
Сюзон попискивала и подрагивала — отсюда я вывел, что она терпит похожие страдания. Но ни она, ни я не сдавались. Сюзон помогала моим усилиям расширить тропку, а я совершал все более упорные толчки. Мне казалось, что я уже на полпути к цели. Щеки у Сюзон порозовели, и она часто и тяжело дышала. Мы терлись потными телами. По чувственному выражению лица Сюзон я понял, что ее восторг подавляет боль. То же, впрочем, происходило и со мною. Я барахтался в предвкушении близившегося блаженства.
О небо! Отчего такие божественные минуты нарушаются вмешательством жестоких непредвиденностей? Мы уже погружались в эротический экстаз, как моя кровать, которой, согласно моим горделивым расчетам, предстояло исполнить роль ложа победы и услад, предательски подвела меня. В результате энергичной скачки сломались перекладины под матрасом, и мы, производя ужасающий грохот, повалились на пол.
Падение могло бы помочь мне преодолеть последнюю преграду, но Сюзон испугалась и начала предпринимать отчаянные попытки освободиться из моей хватки, а я, распаленный желанием и неудачей, лишь крепче стискивал ее, за что нам пришлось заплатить дорогую цену.
Туанетта, встревоженная грохоток, отворила дверь и вошла ко мне в комнату, застав нас in flagrante. Зрелище не для материнских глаз! Она окаменела от изумления и возмущения. Она пожирала нас взглядом,
Сюзон лишилась чувств. Я то с негодованием смотрел на Туанетту, то с жалостью — на бедняжку Сюзон. Осмелев по причине неподвижности и молчания матери, вызванных, несомненно, крайним удивлением, я решил спасти от крушения столько, сколько смогу. Я шлепал и тормошил Сюзон, пока она не начала приходить в сознание, что выражалось в глубоких вздохах, похлопывании ресницами и покручивании ягодицами. Очнувшись, она сразу же оказалась на вершине наслаждения, которое захлестывало ее настоящим потоком. Столь бурный экстаз вызвал и во мне похожие эмоции.
В наивысший миг меня схватила за плечи Туанетта, и я спустил на живот Сюзон.
В комнату вошел отец Поликарп, также любопытствующий о причине шума, и широко раскрыл глаза на то, что увидел: обнаженная Сюзон лежала на спине, прикрыв одной рукой глаза, а другой — вместилище стыда. Но разве можно было таким образом скрыть свои прелести от похотливого служителя церкви? Я тоже не мог отвести взгляд от столь соблазнительной картины, и некто незваный горделиво поднялся торчком, восстановив изначальное мужество.
Ни страх, ни гнев, ни растерянность не могли охладить мой пыл. Опустив глаза, я увидел, как яростно подрагивает мой твердый, точно железо, член. Туанетта взирала на него с неприкрытым вожделением, а потом перевела взгляд на меня, причем по выражению ее лица я понял, что она мне все простила. Едва ли я понимал, что она выводит меня из комнаты. Когда это дошло до меня, нахлынули нехорошие предчувствия, однако я, как был голый, покорно следовал за ней. Мы не обменялись даже парой слов.
Когда мы вошли в ее комнату, она заперла дверь. Внезапный страх вывел меня из оцепенения. Я хотел бежать, искал какого-нибудь укрытия, но не нашел ничего лучше постели, в которую и забился. Догадавшись о причине, вызвавшей мои страхи, Туанетта принялась разубеждать меня.
— Не беспокойся, мальчик мой дорогой, — утешно говорила она. — От меня тебе не будет никакого вреда.
Я не верил ей и по-прежнему держал голову под подушкой. Она начала тянуть меня, и тогда я не устоял, ибо за какой член она меня тянула, как вы думаете? Правильно! Не было никакой возможности сопротивляться, и мне пришлось покинуть укрытие.
Свыкнувшись с белым светом, я широко раскрыл глаза, поскольку увидел ее такой же, как и я, обнаженной. Она была голая, точно новорожденное дитя.
Не выпуская из руки признак моей мужественности, она дала понять, что в скором времени не намерена расставаться с ним. От ее умелых ласк он опять поднялся и стал твердым как никогда. Мысли о Сюзон улетучились, ибо теперь все мои желания были направлены на женщину, что сидела передо мной, и в особенности на некое обрамленное пушком место.
Туанетта, не ослабляя своей хватки, возлегла на постель и силой заставила меня лечь сверху.
— Иди ко мне, мой маленький Адонис, — приговаривала она, целуя меня в щечку, — седлай меня, не бойся. — Когда я не без проворства подчинился, она вздохнула и удовлетворенно произнесла: — Вот хорошо.