Сламона
Шрифт:
Замедлив шаги, она принялась объяснять Джону, какой это постыдный поступок — ложь.
— Если ты будешь продолжать лгать, Джон, у нас не получится настоящей семьи. В семье всё построено на доверии, а о каком доверии может идти речь, если один человек все время обманывает другого? Ты меня понимаешь?
К тому времени, как они вышли на центральную площадь, юный Мюнхгаузен успел целых три раза попросить прощения, но госпоже Доррис давно уже не нравилась та легкость, с какой Джон научился говорить: «Простите, я больше не буду!»,
Их беседа продолжалась до тех пор, пока госпожа Доррис не заметила, что ее племянник как-то странно ссутулится и прижимает руку к животу.
— В чем дело, Джон? — недовольно спросила госпожа Доррис. — У тебя что, болит живот?!
— Не…
— Ну так выпрямись, что ты горбишься, как обезьяна? Боже мой, что за ребенок!
Она сильно дернула Джона за руку, тот ойкнул, споткнулся, и вдруг из-под его джинсовой куртки выпал на асфальт туго набитый полиэтиленовый сверток.
Госпожа Доррис остановилась и уставилась на этот предмет.
— Эт-то еще что такое? Джон!
Мальчишка низко опустил голову, его уши засветились из-под модной прически «юный паж», как новогодние красные лампочки из-под мохнатых лап елки.
— Я больше не бу…
Нет, дорогой, больше этот номер у тебя не пройдет!
— Та-ак, — переводя взгляд с преступника на улику, медленно протянула госпожа Доррис. — Подними-ка это и дай мне… Живо!
Джон подобрал полиэтиленовый пакет и дрожащими руками протянул разгневанной тете, боясь даже на секунду поднять на нее глаза…
Госпожа Доррис взяла контрабандный сверток, заглянула внутрь — и… Боже мой, чего там только не было! И исписанные тетрадки, и какая-то жуткая акварельная мазня, и фломастерные рисунки, и даже камень с дыркой, нанизанный на веревочку!
— Что все это значит, Джон? — ужасным голосом спросила госпожа Доррис (мальчишка переступил с ноги на ногу и еще ниже опустил голову). — Я задала тебе вопрос! ЧТО ЭТО ТАКОЕ?!
Племянник застыл перед ней в оцепенелом молчании, и госпоже Доррис волей-неволей пришлось засунуть руку внутрь полиэтиленового пакета и достать одну из бумажек.
— «Портрет моих крестных», — вслух прочитала она надпись под рисунком. — Что-о-о?!
Сунула рисунок обратно в пакет и начала доставать бумажки одну за другой, громко читая накарябанные на них каракули и не обращая внимания на удивленные взгляды редких прохожих и на то, что Джон при каждой ее декламации вздрагивает, будто в него тычут ножом.
— «Карта Острова Русалок»… «Драконье го-ро-дище»… Что такое?! «Битва с кроккой»… «Заклинания Хер»… Что-о-о?! «Хер-ви»… «Шабаш на Горе Дьявола»… У меня просто нет слов!!! «Портрет моей мамы» — господи боже мой!!! Да ты совсем рехнулся, похоже!!! ДЖОН! В последний раз спрашиваю: ЧТО — ЭТО — ТАКОЕ?!
Она потрясла пакетом перед носом племянника, но с тем же успехом она могла бы задавать вопросы афишной тумбе — Джон даже
Сделав несколько глубоких выдохов и вдохов, она все же овладела собой настолько, что смогла заговорить почти спокойным тоном. Слава богу, она точно знала, какие слова могли развязать язык несносному паршивцу!
— Очень хорошо, Джон, — громко сказала она. — Раз ты даже не желаешь со мной разговаривать, думаю, самым правильным будет пойти и сдать обратно твой билет!
Как и ожидала госпожа Доррис, последняя фраза подействовала на Джона сильнее оплеухи. Он вздрогнул, вскинул на нее глаза и умоляюще выпалил:
— Теть Магда, я больше не буду!
— Это я уже слышала много раз! И теперь знаю, какова цена твоим обещаниям!
Джон затоптался, засопел, зашевелил губами, но больше не выдавил ни слова — так что в конце концов госпоже Доррис пришлось подхлестнуть его вопросом:
— Ты еще что-то хочешь мне сказать?
Паршивец топтался и сопел еще целую вечность, прежде чем наконец промямлил:
— Я… Это… Я так играл…
— Играл?! Вот этот кошмар ты называешь игрой?! — госпожа Доррис швырнула пакет племяннику — тот едва успел подхватить свое отвратительное сокровище.
— «Шабаш на Горе Дьявола» — да как только у тебя рука не отсохла, когда ты карябал эти слова! Не говоря уж о о том, чтобы изобразить родную мать с отвратительным зеленым хвостом… При всех ее недостатках… Это… Это!!. Где ты такого нахватался, господи боже?! И объясни мне, наконец, почему ты тащил эту гадость тайком, чуть ли не запихав ее в штаны?!
Джон быстро заморгал, сглотнул и снова уронил голову ниже плеч.
— Я больше не буду… — чуть слышно прошептал он — и по его прерывистому сопению госпожа Доррис поняла, что мальчишка готов разразиться большим ревом.
Только рева ей сейчас не хватало! А где потом прикажете приводить зареванное страшилище в порядок — в поездном туалете?! Ладно, негодяй, придется отложить серьезный разговор, но даже не надейся, что тебе все это сойдет с рук!
— Мне стыдно за тебя, Джон! — отчеканила госпожа Доррис. — Очень стыдно! Мы с тобой еще поговорим о твоем ужасном поведении — и обо всем остальном. А теперь выкинь эту гадость в урну, да побыстрей, поезд нас ждать не будет!
Госпожа Доррис не сомневалась, что при ее последних словах Джон подпрыгнет от восторга и со всех ног бросится выполнять приказание смилостивившейся тети — скорее, пока она не передумала его забирать!
Но она угадала лишь отчасти.
Джон и вправду бегом рванул к урне на углу, выкинул в нее пакет… Но вместо того, чтобы так же быстро вернуться, почему-то застыл рядом с урной, как чучело в безветренную погоду.
— Джон, что ты встал?! Немедленно иди сюда! Ты хочешь загнать меня в гроб, несносный ребенок?.