След 'Альбатроса' (Танцы со змеями - 1)
Шрифт:
– Вам бы лингвистом быть, а не моряком, - тихо присела на хрупкий венский стульчик.
В душу от нее исходила какая-то чистота, успокоенность. Майгатову вдруг захотелось, чтобы она никогда-никогда отсюда не уходила. Просто сидела бы и сидела на стульчике. А чтобы это произошло, он даже готов болеть бесконечно. И чтобы никто и никогда не входил, не тревожил этой тихой картины.
– Да, я - москвичка. А почему пошла в медсестры?
– Она посмотрела в окно, словно сквозь него пыталась разглядеть ушедшие, истаявшие в дали годы.
– Я в институт поступала. Дважды. Первый раз баллов не добрала. А во второй... во второй - с экзаменаторшей по
– Леночка, а ведь вы не ответили на мой вопрос - почему?
– попытался он продлить еще хоть на минуту, хоть на немного ощущение тепла, света, легкости.
– Любопытной Варваре...
– Знаю: нос оторвали. А все же?
– Трудно сказать... У меня в детстве котенок был. Веселый такой, серенький. Однажды он заболел, есть перестал. Я его и так, и эдак лечила. А он... в общем, умер котенок. Может, потом захотелось хоть кого-то спасти, а может, все дело в стечении обстоятельств: у меня соседка по коммуналке в медучилище поступала, а вдвоем, знаете, не то, что одному...
Она порывисто встала, словно и сама почувствовала невидимую паутинку, протянувшуюся от этого большого, усатого и такого одновременно жалкого парня к ней. Резко отставила стул к стене.
– Сейчас вернусь, - тихо произнесла она и так же тихо растворилась в двери.
А та даже не скрипнула. Только тоненько, на одной грустной ноте, пропела.
Майгатов приподнял неприятную, пропитавшуюся потом простыню. Бок левой ноги был густо смазан чем-то белым, похожим на кефир, но ноге от этого легче не было. Наверное, здесь, в комнате, было жарко, нестерпимо жарко вон, даже у Леночки на висках под накрахмаленной шапочкой стояли крупные светлые капли пота, но Майгатов не ощущал жары. На тумбочке, за строем лекарств, одиноко лежал термометр и был похож на старшину, вышедшего к подчиненным - таблеткам. Даже желтая полоска вдоль него напоминала старшинскую желтую лычку на погоне. Майгатов потянулся за ним, приблизил к глазам - тридцать девять и шесть. Ого! У кого ж это? И только теперь ощутил вместо безразличия ко всему смесь удивления и испуга. Конечно, это же его теперешняя температура! Почти как температура воздуха. Потому и жара не так давит.
– Ле-е...
– отозвался на скрипнувшую дверь и тут же осекся.
В комнату вплыла сухощавая пожилая арабка. На подносе в ее руках дымился стакан чая и стояла тарелка с чем-то густым и противным, а в эту жижу углом был погружен кусок белого хлеба.
– Кушити, - важно проговорила она, сдвинула таблетки, словно они здесь не играли роли, и составила обед на тумбочку.
Молча постояла, ожидая непонятно чего. Майгатову не то, что есть, смотреть на еду не хотелось, и он уж хотел сказать, чтоб арабка забрала ее себе, но та, так и не подняв ни разу глаз, вышла с таким видом, как будто подарила белому человеку что-то свое.
Не успела она исчезнуть за дверью, которая почему-то проводила ее ржавым, злым хрипом, как в комнату впорхнула Леночка, и стены сразу раздвинулись, мир стал светлее и ярче.
– Вот сюда, на окно, - показала она кому-то за спиной, и Майгатов увидел как то ли негр, то ли негритенок внес тяжеленный - для негра тяжеленный - ящик.
– А вы почему не кушаете? Ну-у!
– набрала ложку каши и поднесла ему с видом матери, кормящей своего
Майгатов глотнул безвкусную, как бумага, и липкую, как клей, овсянку. Желудок отозвался ноющей нотой на незваного гостя.
– Молодец! И еще одну...
– За маму?
– попытался пошутить.
– За ма-аму и за телефоногра-амму, - заставила глотнуть и третью полную ложку.
– Леонид Иванович передал ваше сообщение в Сану, в посольство. Думаю, разберутся... А мне... мне на обход бежать нужно. У нас главврач, - наклонилась к уху Майгатова и дохнула таким приятным ароматом, что качнулось все в глазах, поплыло, - у нас главврач из местных. Сегодня не в духах... Вот ваш уток. Кровь и все остальное на анализы забираю. Ну все, я полетела...
И, действительно, прямо выпорхнула из комнаты.
Майгатов, не дыша, словно боясь забыть вдохнутый аромат, взял с тумбочки тарелку и стал есть липкую противную безвкусную овсянку с таким блаженством, как будто уплетал свой любимый мясной салат.
На окне пчелиным роем зудел кондиционер. Еще пять минут назад он стоял в жилой комнате у Леночки Кудрявцевой.
_5
Кравчук умел спать стоя. Для этого ему совсем не требовалось упираться во что-нибудь спиной. Мало того: ему не нужно было даже закрывать глаза. Просто в затухающем, обволакиваемом теплыми волнами сна мозгу включался невидимый будильник, который тикал до точно запланированного момента, чтобы строго по его приходу толчком изнутри вернуть Кравчука к реальности. Выработан был этот почти иллюзионный навык в нудные часы несения вахты и, так уж получалось, чаще всего и использовался на вахте.
Вот и сейчас в ходовой рубке присутствовали сразу три офицера Бурыга, Анфимов и заглянувший за какой-то ерундой штурман, но никто из них даже не мог представить, что стоящий широко расставленными ногами на палубе слева от толстого матросика-рулевого и внимательно вглядывающийся в одну точку на горизонте Кравчук на самом деле спит глубоким младенческим сном. Особенно вводят в заблуждение руки, цепко обхватившие на животе бинокль-сотку и, кажется, вот-вот готовые вскинуть его к глазам. Проходит минута, вторая, третья, десять минут, а руки все никак не решатся на рывок. И сосет, сосет голубизну горизонта внимательный взгляд. Но вот дрогнули щеки на упитанном, похожем на спелую грушу, лице, колыхнулся светлый ежик волос, мигнули серые остекленевшие глаза. Рука сама собой падает с бинокля к коричневому эбонитовому рожку микрофона и щелкает тумблером.
– Окончить малую приборку. Команде руки мыть, - шипит Кравчук, но усиленный трансляцией голос бодро разносится по динамикам, заставляет матросов прятать до следующей приборки швабры, голяки, бархатки, тряпки, аседол и бежать к умывальнику, чтобы успеть забить "соски", которых, конечно же, всем не хватит.
Кравчук небрежно вгоняет микрофон в металлические усики держателя и только после этого смотрит на минутную стрелку, замершую у нужной отметки, словно ошибиться может она, а не он...
– Да не-е, дуристика это все, - поворачивается в скрипучем командирском кресле к Анфимову обмахивающий свое мокрое распаренное лицо веером из неизвестно как уцелевшей за месяц похода флотской газеты Бурыга.
– Не найдем мы никакого Майгатова. Иголку в стоге сена отыскать легче, чем утопленика в океане.
– Нам еще сутки дали, - вяло посопротивлялся Анфимов.
На его маленьком, похожем на сморщенное печеное яблоко лице лежит такое уныние, будто уже никогда и ничего не изменится на земле к лучшему.