След 'Альбатроса' (Танцы со змеями - 1)
Шрифт:
– А, можэ, инакшэ зробыты, - вроде бы самому себе пробубнил под нос длинный-предлинный моряк с огненной копной волос на вытянутой дыней голове.
– Ты про сварочный аппарат подумал, Перепаденко?
– мрачно поинтересовался у него Ким.
– Так про него уже все подумали.
– Та ни, товарыш старшы лыйтинант. Дозвольте, я по грузовому трюму походжу. Можэ шо знайду...
– Ладно, иди, - отпустил его Ким таким тоном, каким избавляются от детей, надоевших со своими извечными вопросами.
А искры все
– Хлопцы, сюды!
– выюлил откуда-то сзади тоненький голосок. Звыняюсь, товарыш старшы лыйтинант, пидийдить сюды!
Ким хмуро прошлепал на голос. Склонился над пустым трюмом и нервно бросил стоящему на его дне уменьшенному Перепаденко:
– Ну что у тебя еще?
– Я шось знайшов.
– Что он говорит?
– перебил ответ матроса подошедший к Киму Иванов.
– А-а? Сейчас. Не расслышал. Что у тебя?
– Шось е!
– Что: крысы или тараканы?
– Та ни. Тут можна чэрэз пару люкив пробратысь у ту таемныцю, шо вы кувалдой проламуетэ.
– Не понял, - ну уж совсем по-военному ответил Ким.
– Он нашел другой вход. Кончайте бить!
– омертвил окриком топор в воздухе Иванов.
– Идемте вниз.
Дюжий моряк с красно-сизым, потным лицом с жалостью посмотрел на сплющеный, побелевший обух топора, бережно, как бы извиняясь перед ним за некультурное обхождение, положил на люк и по-годковски властно сказал:"Пошли, мужики!"
Проводником шел Перепаденко. Было совершенно непонятно, как он сумел при своих габаритах пролезть в эти щели в вонючих, затхлых трюмах, но он все же вывел спотыкающуюся и все время задевающую подволок стволами автоматов группу. Чиркнул зажигалкой. "Ось тут,
– вскинул длинный огурец носа к потолку.
– Звэрху - той люк. А
скрэбуться - звидтиля,"- постучал каблуком по гулкой палубе.
Откликаясь на звук перепаденковской сандалии, снизу опять залязгали буфера. Только уже погромче. Словно ты из вагонного коридора вышел в тамбур.
– Отодвигайте, - носком сандалии ударил Ким по сваленным горкой металлическим балкам.
Мозолистые матросские руки расшвыряли их по углам трюма и обнажили новый люк. Чуть почище и совсем не ржавый. Как и положено любому корабельному люку, задраивался он изнутри. Ким постучал по нему рукояткой пристолета и чуть не получил удар по челюсти. Чьи-то нетерпеливые руки так крутнули стопор и резко отбросили люк вверх, что он чуть не выбил зубы офицеру. Тот отшатнулся и - если б не ноги матросов - упал бы на палубу.
Из черного зева люка вынырнула измученная округлая физиономия с недельной щетиной на серой, болезненной коже и, ослепнув даже от огня зажигалки, невидяще провела
– Ви а рашен сэйлорс. Гив ми, плиз, дринк.
– Да я и так по роже вижу, что рашен, - выступил сбоку Иванов и, показывая, что он знает больше любого из стоящих с ним рядом, спросил:
– Где Бурлов?
Физиономия превратилась в мраморный бюст. Первым ожил кадык. Он пробежал снизу вверх и обратно по худой куриной шее и, насосом вытянув слово, отпустил его, наконец, с губ:
– А вы - кто?
– Русские мы, свои, - улыбнулся совсем не русской улыбкой красивый кореец Ким.
– Ну вот что, - поторопил Иванов.
– Срок вашего заключения истек. Хватит нары протирать. Вылазьте. Мне от вас, иршан, уже по ночам кошмары снятся.
– Свои!
– заорала вниз, под ноги, голова и вдруг по-девичьи, навзрыд заплакала.
– Госпо-оди! Ро-одненькие! А мы уж помирать собрались! Господи! Братцы, а вода у вас есть? Мы три дня... ни капли... Двое больных...
– А где Бурлов?
– упрямо повторил Иванов.
– Первый помощник?.. Там он, сука, внизу. Раскололи мы его, гада. Все... все рассказал.
– У вас вода в шлюпке есть?
– перебросил Иванов вопрос иршан Киму и тут же понял его неоднозначность.
– Я имею в виду не на дне шлюпки, конечно, а где-нибудь в канистре...
– Есть, - многозначительно помолчал Ким и добавил: - Компот. Целый анкерок, - заметив, что Иванов его не понимает, пояснил: - Анкерок - то есть бочонок. У нас боцманюга запасливый.
Моряк, наконец, выбрался из люка. Пошатываясь, стал между Кимом и Перепаденко. Матрос заботливо попридержал его за талию.
– Сколько вас?
– по-хозяйски спросил Ким.
– Двадцать?
– ответил за бедолагу Иванов, но ответил с сомнением, скорее даже вопросом.
– Двадцать, - похмурнел моряк.
– Радиста они еще там... в море... Давай, Никанорыч, выбирайся, - поторопил выбелившую люк седую-седую голову.
– А сколько пассажиров может взять шлюпка?
– повернулся Иванов к Киму.
– Под парусами - восемь, а на веслах, как мы сейчас, - тринадцать.
– Хорошее число, - вскинул радостно брови Иванов на обгоревшем за день, болезненно-красном лице с истончавшей, будто печеное яблоко, курносинкой.
– За две ходки перевезем.
3
Его разбудила тревога. С самого дна муторного, непонятно о чем сна кольнуло невидимой, неприятной иглой, - и, словно эта игла проткнула даже веки, заставила их резко, рывком открыть. В глаза хлынула серая болотная жижа полумрака. Повернул голову на жесткой, мокрой подушке - окно закрыто, и только по желтому пятну, протекшему с улицы сквозь дырку в ставнях,определил: уже утро.
– Мне за это не платят!
– бахнул за дверью знакомый голос.
– Сегодня мою полы в последний раз!