Следак
Шрифт:
Когда Ольга, напичканная моими ценными указаниями, уехала к жене Калугина, я сел за машинку печатать постановление о применении меры пресечения в виде залога. Поскольку на вызов по громкой связи меня никто не вызывал, то я, допечатав документ, рванул в прокуратуру на выпрошенном у дежурного уазике.
— Борис Аркадьевич, я всё сделал, как мы договаривались, — доложился я, ворвавшись в его кабинет.
— Ну давай сюда, почитаю, чего ты там понаписал, — усмехнулся он, увидев запыхавшегося меня.
Пока Митрошин изучал мое постановление, я устроился на стуле перед его столом и наблюдал
— Понаписал, то понаписал, про права какие-то вспомнил, свободы, гуманность еще приплел. Ну ты, Альберт, даешь, немецких философов что ли перечитал? Ладно, сойдет, — пожурив немного мой стиль изложения, вынес он вердикт.
Затем взял со стола ручку, и поставил на шапке постановления свою размашистую подпись.
Я выдохнул. А Митрошин, развернувшись к телефону, принялся накручивать диск.
— Светочка, а кто у вас сегодня дежурный судья? — спросил он в телефонную трубку. — Ага, понятно. Предупреди ее, что я к пяти вечера к ней подъеду. Да, да по рабочему вопросу.
Я бросил взгляд на часы — было три часа ровно.
— Слышал ведь разговор? — обратился Митрошин ко мне, когда положил трубку на рычаг. — Так что к пяти часам подходи к кабинету судьи Ерохиной.
— Адвокат еще будет. Она ходатайство принесет от имени Калугина.
— Хорошо, жду обоих.
Приехав в отдел, я первым делом дозвонился до юридической консультации и сообщил Ольге, которая тоже только что туда подъехала, последние новости. Она запричитала в трубку, что ходатайство еще не дописано. Выслушав этот сумбур, я на нее рыкнул и велел собраться.
— Адвокат ты или кто?
— Адвокат, — согласилась она, выдохнув воздух.
— С женой как? — спросил я.
— Нормально, она мне уже всё отдала, — прошептала та в трубку, прикрыв рот ладошкой.
— Круто, — вырвалось у меня. Какие здесь все-таки наивные люди, на слово верят и деньги сразу дают. Осталось только убедить судью. А нет, еще же Калугина надо ознакомить. Подхватив, составленное и утвержденное прокурором постановление, а также чистые бланки для Петренко, я побежал в дежурную часть, где в отдельном кабинете напротив дежурки, оформил документы с обоими задержанными. Петренко ознакомил с постановлением об избрании в отношении него меры пресечения в виде заключения под стражу, а Калугина с постановлением о залоге.
— Альберт, ты где ходишь? — когда я вернулся к себе в кабинет и от усталости развалился в кресле, ко мне зашла Журбина. Выражение лица у нее было недовольным.
— В прокуратуре был, — ответил я, припустив в голос удивления.
— А чего никого не предупредил? — хмурила брови начальница.
— Почему никого? В дежурке знали, они же мне машину для поездки выделили, — отбрехался я.
Лицо ее сразу просветлело — начальник выяснила, что подчиненный исполнительный и балду не гоняет.
— Как дежурство, нормально? — уточнила она на выходе из кабинета.
— Всё путем, — улыбнулся я ей, — и это, Людмила Андреевна, я через час вновь уеду.
— Куда? — притормозила Журбина.
— В суд, — пояснил я.
— Не поняла, — начальница вновь подошла к моему креслу.
— Будет судебное заседание об избрании меры пресечения в виде залога. Прокурор велел мне на нем
— Ничего не поняла, — Людмила присела на стоящий рядом стул, кажется ее коленки подвели.
— Мы с прокурором утром обсудили возможность применения к Калугину залога, и Митрошин решил попробовать, — пояснил я.
Журбина похлопала глазами.
Глава 27
Собираюсь в суд. Проверил материалы дела — все ли на месте, не забыл ли чего в этом безумном забеге. Подошел к круглому зеркалу, что с некоторых пор висит на стене у двери, причесался, поправил форму и закрепленную на поясном ремне кобуру.
С переездом Ксении в кабинете вообще много чего нового появилось. Вот и зеркало из числа новинок. Еще она зачем-то вазу для цветов притащила. Наверно, думает, что благодарные жулики будут ее букетами задаривать. Но не суть, пусть стоит, мне не мешает, я ей пока тоже. Но лучше мимо стеллажа с осторожностью ходить, там ведь помимо вазы еще новые кружки появились и фарфоровые статуэтки. Если я случайно за него запнусь — ору будет. Развод и выселение к Левашову мне обеспечены. Ибо нынче у нас в подразделении матриархат. Ну ничего, вот Левашов успокоится, придет в себя от резкого падения с карьерной лестницы, и мы с ним коалицию создадим.
А вот нефиг на меня орать. Залог, ей видите ли не по нраву пришелся, вместе с моей излишней самостоятельностью. Следователь, между прочим, процессуально независимо лицо — чего хотим, то и творим. Я вообще, согласно УПК, могу начальнику милиции поручения давать, и он их будет обязан исполнить. Так что хрен я кому позволю в свои дела лезть.
Конечно, Журбиной я всех этих грозных слов не говорил, а, изобразив обиду за недооценку начальством моих смелых действий, хмуро выслушал замечания по работе и пообещал по возможности более не своевольничать. Но что это за возможности и когда они появятся — это мы с ней не оговаривали, так что извиняйте.
Дверь распахнулась, и в кабинет влетела запыхающаяся Зудилина.
— Альберт, они меня к Калугину не пускают! — с порога пожаловалась она папочке на хулиганов из двора.
— А зачем тебе Калугин? — повернулся я к ней, отлипнув от своего отображения в зеркале.
— Так ходатайство подписать! — возмущено воскликнула она, упрекнув меня взглядом за несообразительность.
— Понятно, сейчас решим вопрос, — успокоил ее я. — Но сперва ты мне расскажешь, как прошла встреча с Калугиной, — сказал я, когда запер дверь.
— Нормально. Она сразу же согласилась. Вот только денег у нее было всего четыре с половиной тысячи, — Зудилина смотрела на меня снизу вверх, как бы извиняясь за бедность клиента. — Надеюсь, судья запросит меньше в качестве залога, — Ольга прикусила нижнюю губу, а затем самодовольно улыбнулась. — Но я документы на автомобиль у Калугиной забрала, вдруг получится его в залог отдать.
— Это ты хорошо придумала, — похвалил я ее за инициативу. — А теперь погнали, — я взял со стола папку с делом, доложил в нее ходатайство и документы, что принесла Зудилина, и, пропустив Ольгу вперед, вышел следом из кабинета. — Жди меня на улице — сказал я, когда мы спускались по лестнице.