Следствие по-русски 2
Шрифт:
— Нет, Кузьмич, ты мне сперва скажи, как тормозить, — попросил я, с опаской взирая с двухметровой высоты. — Прежде чем бегать, нужно научиться падать. Сейчас-то оземь брякнуться не страшно, а вот как на всем скаку?
— Натянешь поводья и скажешь «тпр-ру».
— Тпр-ру, — повторил я задумчиво. — И она поймет?
— Она посообразительней нас с тобой, вместе взятых, будет. Поймет.
— А рулить как?
— Что делать?
— Управлять. Сказать «вправо» или «влево»? Тоже поймет?
— Поводья тебе на что? Натянешь влево, пойдет влево, натянешь вправо, пойдет вправо.
— Как руль значит,
— Ты еще бензин в нее залей, — укорил меня Кузьмич. — Тебе бы сперва на баране потренироваться или на поросенке… Пришпорь ее, окликни. Лошадь-то смирная, голубь, а не лошадь.
— Смирная?.. — с сомнением пробормотал я. — Вон, зубы какие… А копыта?..
— Грива, хвост, — передразнил меня Кузьмич и сильно хлопнул лошадь по крупу: — Но-о! Пошла!
— Вау! — успел сказать я, и деревья у дороги слились в одну сплошную стену.
— На стременах привставай! — крикнул мне вслед Кузьмич.
Я попытался привстать на стременах, но амплитуда конского шага и моих робких приседаний была слишком разная, и через сто метров я был вынужден с болью отказаться от этой мысли. (Кто хоть раз ездил верхом, поймет это.)
— Кузьмич, я на карьеры! — крикнул я и потянул повод влево, направляя лошадь через поля. — Тебе не тяжело? — спросил я ее. — Я хоть и не Разумовский, но если бы у меня кто-нибудь на спине болтался да еще понукал…
Я расправил плечи и глубоко вдохнул веющий мне навстречу ветер. «Красота-то какая, — подумал я. — Даже воздух словно не воздух вовсе, а аромат… Травы к осени клонятся, весь свой дух торопятся отдать, расплескивая его вокруг себя…» Миновав редкую, какую-то убранную и опрятную дубовую рощицу, я натянул поводья, останавливая лошадь, и соскочил на землю.
— Спасибо, рыжая, — сказал я, разминая затекшие ноги. — Это было здорово. Яблоко хочешь?
Сняв с лошади загубник, я вынул из кармана яблоко и протянул ей. Теплые губы осторожно сняли его с моей ладони, и лошадь захрустела «наливом», кося на меня иссиня-черным глазом.
— А это мне, — сказал я, доставая второе. Лошадь потянулась к яблоку, но я спрятал его за спину и сообщил: — Я тоже хочу! У тебя трава есть, а у меня только яблоко. Сама рассуди, я же не могу траву жевать.
Она требовательно ткнулась мне в плечо.
— Я тебе огрызок оставлю, — пообещал я.
Лошадь презрительно фыркнула, обдав мое ухо жарким дыханием, и снова потянулась за яблоком.
— Да на, на… Жадина! — сдался я. — Но ты меня обратно повезешь, договорились? А то опять не заведешься… Хорошая ты животина, — погладил я жесткий волос гривы. — Да уж больно добрая. Нельзя быть такой доброй, поняла? На добрых ездят все, кому не лень, а уж коль совсем безотказная будешь, так и воду возить начнут, — я погладил доверчиво тянущуюся ко мне голо- ну и попросил: — Ты погуляй тут пока. А я посижу… Местами здешними полюбуюсь на прощание…
Я подошел к обрыву и сел на краю, свесив ноги вниз. Огляделся. Кругом, куда ни кинь взгляд, простирались леса. На горизонте они сливались с небом, словно растворяясь в нем и меняя цвет с ярко-зеленого на туманно — голубой. Высоко надо мной в небе застыл жаворонок. Зажмурившись от удовольствия, я откинулся
— Кукушка-кукушка, сколько мне лет жить? — спросил я.
Она досчитала до двадцати трех и смолкла.
— Эй! — возмутился я. — А еще полсотни накинуть?
Кукушка «накинула» еще тридцать три.
— Что ты как скупердяй-меняла в лавке? — пожурил я. — Я же не в долг у тебя прошу… Дай еще полсотни.
Она отсчитала еще тридцать два, помолчала, видимо, размышляя, добавила еще одно «ку-ку» и смолкла совсем.
— Будем считать, что это девяносто девять, — решил я. — Вполне терпимо… Но мало.
— А зачем тебе больше? — поинтересовался незаметно подошедший сзади Разумовский. — Это уже жадность.
— Жить здорово! — ответил я. — Жить, работать, любить… Посмотри, какая красота вокруг. Чудо, что за красота.
Иерей закрыл ладонью глаза от солнца и посмотрел вдаль.
— Березки желтеть начинают, — сказал он. — Скоро раскрасится все, запестреет… А зимой снегом укутается, каждая ветка словно из белоснежного мрамора будет вырезана… А пока все малахитовое… Какая силища в природе!.. Прощаешься?
— Да, — сказал я. — Настало время возвращаться.
Разумовский сел рядом, свесив ноги, и достал из кармана
румяное яблоко:
— Хочешь?
— Давай, — кивнул я. — Только незаметно, потому что…
Позади нас послышалось многозначительное пофыркивание.
Не оборачиваясь, я протянул яблоко, и теплые губы стянули его с моей ладони.
— Я знал, что ты в угро вернешься, — сказал Разумовский. — Если это твое призвание, то сложно делать вид, что это не для тебя, а?
— К слову сказать, благодаря тебе у меня такое ощущение, что я никуда и не уходил, — усмехнулся я. — Не знаю, как там насчет «призвания», но я просто хочу жить так, как считаю нужным. Делать то, что мне по душе… И есть один маленький, но важный момент, который мне никак покоя не дает. Помнишь, у китайцев есть проклятие: «Чтоб вы жили в эпоху перемен»? В России уже много лет длится именно такая эпоха. Меняются идеалы, нет ничего стабильного, нет уверенности в завтрашнем дне, да и вообще ни в чем уверенности нет. Все пенится, все бурлит… Можно отойти в сторону и наблюдать за всем этим «вспучиванием» со стороны, и хоть эти перемены все равно затронут тебя, но по крайней мере не так сильно, как тех, кто не понимает, что происходит. А можно попытаться самим собой стабилизировать это время, послужить для него опорой, каркасом, позвоночником… В такую эпоху люди тянутся к тому, что надежно. К вечным истинам, к надежным людям, к вещам простым и неизменно необходимым: книгам, искусству… к работе. Вот и я не могу сидеть на обочине и ждать. Самим собой быть перестаю… Пришла пора возвращаться. Я говорил с Леной. Она все понимает…