Следствие ведут дураки
Шрифт:
И даже Париж встретил этого мрачного человека дождем, как будто не летний, августовский, Париж это был, а какой-нибудь Рейкъявик, Мурманск или октябрьский Лондон.
Впрочем, сетовать на судьбу ему было нечего. Он сам наживал себе проблемы, причем проблемы плодились под чутким руководством Ивана Саныча, как какие-нибудь вирусные бактерии. И странно было, что Иван Саныч вообще выжил.
Лететь прямым рейсом Петербург — Париж он не рискнул. И были все для того основания: его могли вычислить по списку пассажиров, и тогда — конец. Он скрылся в Финляндию, как в свое время это проделал, скрываясь от коварного царского правительства, незабвенный
Семьдесят миллионов франков продолжали ласково и недосягаемо улыбаться Ване из-за бронебойного стекла и металла банковских сейфов.
Прибыв в Париж, Астахов посетил один из блошиных рынков в арабском квартале Парижа, откуда вышел с удачно приобретенным пистолетом с полной обоймой. После чего взял такси (хотя одно упоминание о парижском такси и особенно — таксистах вызывало у него содрогание) и отправился… правильно, в Сен-Дени.
Престояла встреча старых знакомых. Она состоялась неожиданно скоро: Иван Саныч не ожидал, что сразу застанет дома того, к кому он, собственно, и приехал в гости.
Таксиста-«прохвессора» Ансельма.
Ваня увидел его у того же желтого забора, но с другой стороны. Ансельм стоял спиной к проезжей части и обрезал виноград. «Садовод, едри твою!.. — злобно подумал Астахов. — Строит тут из себя… Шерлока Холмса на покое!»
И, вдруг взъярившись, он перемахнул через забор, бесшумно приблизился к Ансельму сзади и проговорил над ухом «профессора старой формации»:
— Бонжур, месье Ансельм!
Тот вздрогнул и обернулся.
— Бонжур? Чем обязан? — спросил он по-французски.
— Да вы можете на своем родном языке, — отозвался Астахов, — я по-французски только до шести считать умею.
Ансельм недоуменно прищурился на него, а потом произнес со сдержанной тревогой в голосе, которую без труда уловил Астахов:
— А, это вы, Иван? Я вас как-то сразу не узнал. Вы… сменили имидж, что ли.
— Вот-вот, что-то около того. Я смотрю, вы тоже сменили имидж. Косите под милого сен-денийского садовника, хотя еще недавно были петербургским убийцей.
— Одну минуту… — начал было Ансельм, но тут злоба, которую не без труда сдерживал Ваня, прорвалась наружу: Астахов схватил Ансельма левой рукой за отворот рубашки, а правой выхватил из-под пиджака пистолет и приставил к подбородку «садовника»:
— Одну миниту? Одну минуту тебе?… Да ты и так уже пожил дольше, чем тебе надо! Зажился, бля!! Но ничаввво… я енто исправлю, как говаривал Осип, царство ему небесное! Чего уставился?! А ну пойдем в дом, мать твою! Таксист, дибилистический череп!! Да какой ты, на хер… иди, ежкин кот, не кочевряжься мне тут!!
Ансельм, который сначала было что-то пыхтел и отстранялся от Ивана Саныча, вдруг обмяк и покорно позволил Астахову почти что пинками довести его до дома, а потом втолкнуть
— В общем так, ты. Сейчас ты будешь рассказывать мне свою биографию, а на каждое твое слово, которое… которое я сочту брехней, я буду отвечать тебе пулей. Нет, не в голову, чтобы ты, падла, сразу отмучился. Не-ет!! Не дождешься! — заорал он так, словно Ансельм в самом деле только того и ждал, чтобы Ваня Астахов облагодетельствовал его пулей в голову. — Я сначала тебе ножки поотстреляю, как таракану, потом яйца откожерыжу… в общем, мало не покажется, ты, Ансельм, или как там тебя зовут! Мне терять нечего, не-че-го, понимаешь ты? Так что на здешнюю вонючую полицию мне начихать! И в твоих интересах тебе лучше говорить мне правду! Понятно?
— По-нят-но, — с трудом выговорил тот.
— Отвечай… ты был в Петербурге?!
— Бы…был.
— Вот, уже хорошо! Ты убил Рыбушкина, Жодле, Магомадова, Осипа и Флагмана?
— Погоди-те… я не… не стреляйте, я все скажу, только дайте мне собраться. — Ансельм выглядел подавленным и ошеломленным. Кажется, Астахов в самом деле устроил удачную «пресс-хату». — Я вот так сразу… да, я был в Петербурге, но это было давно.
— Три недели назад — это давно?!
— Нет, погодите, какие три недели? Последний раз я был в Петербурге, когда он еще Ленинградом назывался. Лет десять тому назад.
Астахов свирепо клацнул предохранителем пистолета:
— Ты че мне тут паришь? Какие еще десять лет?! Че это за сказки «Десять лет спустя, или виконт де Бражелон»? Я тебя предупредил, кажется!
— Пре-ду-предил… Но я вас уверяю… это вовсе не так. Вы, Иван, не…
— Хорошо, — перебил его Астахов, усилием воли унимая дрожь во всем теле и присаживаясь на краешек стула, — поговорим по-другому. Начнем с самого начала.
И он выстрелил.
Пуля вошла в пол у самой ноги Ансельма, и тот рыхло дернулся, сразу изменившись в лице, и страшно побледнел.
— Следующая будет тебе в ногу, — предупредил Иван Саныч. — Ну так начнем с самого начала. Ab ovo, как говаривали древние римляне, то есть буквально — начнем с яйца. С самого начала. Римляне начинали яйцами, а ты можешь ими кончить, — свирепо добавил он. — А это процесс чрезвычайно болезненный.
— Хорошо, хорошо, — быстро заговорил Ансельм, — я признаюсь во всем. Во всем… что я сделал. Да… взрыв с мобильником Жака и в клубе «Селект» — это я устроил. Да, я. Мобильник Жака постоянно валяется где попало, так что мне не составило никакого труда… это было как предупреждение.
— Какое, к чертовой матери, предупреждение? — грубо заорал Астахов. — Ты, падла, яснее говори, а не крути формулировочками, как блядь — жопой!
— Одну секунду, Иван Александрович, — быстро произнес Ансельм, — вы разрешите мне кое-что показать? Кое-что — и кое-кого.
— Так кое-что или кого? Харош мне тут мозг канифолить, а! — Астахов дернул пистолетом, а потом, увидев на столе початую бутылку водки, плеснул себе в стакан граммов сто, не спуская с Ансельма настороженного взгляда, и выпил одним глотком, а потом, занюхав рукавом, продолжал: — Ты мне давно уже мозг канифолишь. Думаешь, что если сначала в Акуловке, деревне под Питером, тебе удалось улизнуть от генерала Карасюка, потом от меня в «Арагви», так тебе постоянно будет везти? Нее-ет! Ты, братец, свое отмахал. Так что ты мне хотел показать? И кого? Только предупреждаю, что при малейшей провокации я тебе!..