Следствие ведут знатоки
Шрифт:
Под мышкой Коваль держит книгу и теперь протягивает ее Хомутовой. «Технология производства пеньковых канатов», — озадаченно читает она название.
— Пеньку делают из конопли, Любушка, — торжественно сообщает Коваль.
Хомутовой долго объяснять не надо.
— Сырье круглый год!
— Главное — не зависеть от производства на местах. Будем сами диктовать цены. Я присмотрел для начала уютную фабрику. Еще увидишь: выйдем на мировой рынок!
…Крушанский подходит к стрельбищу.
— Позвольте попробовать, — говорит он «мальчикам» и берет
И всаживает пулю за пулей почти без разброса в «сердце» мишени.
… — Бать, я пройдусь? — спрашивает скучающий дома Вася.
Морда складывает кукиш.
— Я тебе пройдусь! — и вздрагивает: — В ворота стучат!
С террасы торопливо входит другой Морденок.
— Машина чья-то, — извещает он.
Присутствующие в комнате переглядываются. Чувствуется, что дом на осадном положении.
— Мать в подвал! — распоряжается Морда.
— Погоди, бать, взгляну, — вызывается Вася.
Васю ждут в недобром молчании, один из Мордят, передернув затвор пистолета, становится сбоку окна, второй у двери.
— Отбой! — смеется вернувшийся Вася. — Это из Киева, который на рынке тогда с дядюшкой…
Все облегченно передыхают. Но гости сейчас Морде ни к чему:
— Гони в шею!.. Вот дожили — разгул мафии!
— Да он-то при чем? — заступается Вася. — Может, кокнар привез.
— Никакого кокнара! Сидим тихо, надо переждать!
Морденок у окна сует пистолет за пояс в досаде на напрасную тревогу:
— Батя, ну что, как мыши?
— Сколько можно взаперти сидеть! — поддерживает второй.
— Пошли они со своим трестом!
— Мы ребят соберем! Мы им устроим! — воинственно галдят Мордята.
— А мне вас хоронить?! — с яростным всхлипом вырывается у Морды.
— Не надо благодарить, — говорит Пал Палыч сидящему у него Ардабьеву. — Буду рад, если приживетесь в коллективе.
Входит Сажин, здоровается с Ардабьевым, как со знакомым.
— Пал Палыч, Рощин прислал, — очень довольный протягивает сверток размером с буханку черного хлеба.
Знаменский приоткрывает его, растирает щепотку содержимого между пальцев, рассматривает, подносит к носу, спрашивает:
— Пробу в лабораторию?
— Сдали.
Знаменский кивком отпускает Сажина, сверток убирает в сейф. У Ардабьева тревожно раздуваются ноздри.
— Знакомый запах? — оборачивается Пал Палыч. — Она самая, анаша, — и вытирает пальцы платком.
А в дверях уже конвоир. Чеканит:
— Арестованный Папрыкин доставлен, товарищ полковник!
— Спасибо, можете идти.
Пока Знаменский подписывает Ардабьеву пропуск и проставляет время, тот смотрит на Папрыкина и видит того высокого парня, который с приятелем при Ардабьеве подошел к Валентинову со словами: «Отец, ларек торгует?»
Арестованный и Ардабьев узнают друг друга, последний — с оторопью.
Пал Палыч короткого обмена взглядами не замечает, а если и замечает, то не придает ему значения: Ардабьев в этот
— Желаю успеха, — жмет Пал Палыч руку Ардабьеву. — Держите со мной контакт.
— Спасибо, Пал Палыч, до свидания.
В коридоре Ардабьев приостанавливается, утирает лоб. Вряд ли он так испугался за Валентинова, да и за себя как будто бояться нечего. Но пахнуло на него ужасом прошлой жизни.
А тут еще второго парня ведут. И он тоже узнает Ардабьева. И поскольку конвоир идет сзади и физиономии арестанта не видит, то, по-своему истолковав пребывание здесь Ардабьева, корчит выразительную гримасу: и ты, мол, горишь?
Конвоир вводит его в дверь, соседнюю с кабинетом Знаменского.
А Ардабьев ускоренным шагом направляется к выходу, почти впопыхах сдает пропуск постовому и только на улице переводит дух. Как-то вроде он замешан в дело этих покупателей Валентинова, без вины виноват.
Знаменский же ведет допрос Папрыкина:
— Кто из вас двоих инициатор грабежей?
Тот тычет себя в живот, в грудь, в голову:
— Здесь инициатор! Здесь! Здесь! Все внутри требует: заправься! Ах, у старичков пенсию отняли! Да голодный наркоман способен… мать родную готов за горло!
Знаменский листает тоненькую папочку дела, находит допрос матери.
— По ее словам, так и было. После чего вы ушли из дома. А еще раньше с работы.
— В зарплатной ведомости расписаться не могу, руки трясутся, — он поднимает над столом кисти, они действительно вздрагивают. — Суп в столовой возьмешь — половину расплещешь. Последнее время по три дырки колол.
Руки его уже нетверды, но природной силы в нем еще хватает, организм сопротивляется разрушению. А вот духовный, интеллектуальный урон велик, и потому у Папрыкина нет четкого лица. Его социальное происхождение, профессия, образовательный уровень заслонен ныне тем, что типично для агрессивного наркомана вообще: развязность, болтливость по не грозящим собственной безопасности поводам, укоренившееся стремление «завербовать» окружающих, даже следователя и, разумеется, категорическое нежелание выдавать «своих». Кроме того, под арестом он лишен привычного зелья и в полном раздрызге: единственное, что могут тюремные врачи, — это облегчить физические муки наркотического голодания.
Знаменский задерживается на другом листе дела.
— Приятеля вы приобщили или он вас?
— Не помню уже… А вообще приятно за новичком наблюдать… как он делает открытие. Ходил, ничего не соображал и вдруг все начинает чувствовать по-новому. Как он тогда слушает рок-металл! У него глаза на лбу — он первый раз понимает, почему так звучит!.. Да что я вам говорю, кто не пробовал — объяснять бесполезно.
— Я пробовал, — спокойно усмехается Пал Палыч.
— Вы?!
— Пробовал. Именно чтобы понять. Иначе как дело вести?