Слезы пустыни

Башир Халима

— Но я не хочу переводиться. Мне хорошо здесь. Я не просила о переводе и не готова к нему.

Он сочувственно кивнул:

— Это беспрецедентно. Вы показали себя здесь превосходно, и мне жаль терять вас. Но, боюсь, ни вы, ни я ничего не сможем тут поделать.

Я онемела. Да и что тут скажешь? Он вручил мне письмо:

— Вот, возьмите. Поверьте, доктор, мне было приятно работать с вами.

Возвращаясь в отделение, я уже почти не сомневалась, почему меня отсылают. Я глянула вокруг, на раненых мужчин, женщин и детей. Очень многие из них были чернокожими африканцами — жертвами этой войны, и многие из них полагались на меня. Что будет с ними без меня завтра и в

последующие дни? Останется только Каян, но ведь его тоже могут арестовать, подвергнуть допросу и выслать.

В тот вечер я пошла попрощаться с доктором Салихом, загавским врачом, с которым работала в акушерстве и гинекологии. Новость ошеломила его. Почему меня отправляют в такой отдаленный район, если я прошла только половину стажа? Я ответила, что не знаю, но таково предписание. Затем я поговорила с Каяном. Как же удивлен и огорчен он был, услышав о моем отъезде! Я попросила его продолжать делать благое дело, но никому не доверять. В противном случае его может постичь та же участь.

В последнюю очередь я попрощалась с доктором Рашидом, заведующим отделением реанимации. Мне нравилось работать под его руководством, и, глядя в его улыбающееся лицо, в глубине души я верила, что он славный человек. Он онемел, потом рассердился. Как можно переводить меня так рано, да еще в такую глушь! Я должна отказаться. Он пойдет и сам поднимет этот вопрос с заведующим больницей. Я сказала ему, что если останусь, это только создаст проблемы для остального персонала. Переживу, сказала я. Все будет хорошо.

Вернувшись в общежитие, я упаковала вещи в свой зеленый металлический сундучок, а затем двинулась в дом дяди и сообщила о переводе. Он и его жена забеспокоились. Безусловно, лучше оставаться рядом со своей семьей, возразили они. Отчего я решила уехать? Я объяснила, что это не мое решение, так велело министерство, пообещала, что дам знать о себе, как только доберусь до Маджхабада, и попросила отправить весточку отцу о том, что происходит. Меня немного успокаивало то, что Маджхабад — территория загава; по крайней мере, я буду среди своих.

Переночевав в дядином доме, я вышла ранним утром, чтобы не упустить транспорт.

В Маджхабад мы ехали на грузовике. На этот раз я сидела позади, поскольку не успела забронировать место в кабине. Задняя часть грузовика была набита битком. Там были женщины с маленькими детьми, пытающимися спать у них на коленях. Там были мужчины, державшиеся за борта, не спуская глаз с мешков с сорго, мукой и кукурузой. И были беспокойные овцы и козы, скучившиеся среди пассажиров.

За окраиной города дорога стала неровной и тяжелой, грузовик скакал на ухабах, сбивая людей с ног. Колеса выкашливали густые облака пыли, и вскоре она была повсюду: у нас в волосах, в глазах и даже в ноздрях. Но, несмотря на неудобства, люди были улыбчивы и дружелюбны.

Я разговорилась с некоторыми женщинами. Они спросили меня, куда я еду и что собираюсь там делать. Я назвала им свой пункт назначения, и меня познакомили с несколькими женщинами из Маджхабада. Я сказала им, как зовут моих родителей, поведала кое-что из истории наших предков и спросила, не знают ли они, нет ли у меня в этой деревне каких-нибудь родственников. Но никто ничего не знал.

Стоявший неподалеку старик наклонился ко мне.

— Я слышал о тебе, сестрица, — заметил он с широкой улыбкой. — Добро пожаловать. Добро пожаловать. Добро пожаловать в нашу деревню. Меня зовут Бушара. Скажи мне еще раз, какие твои семейные имена — а вдруг я знаю кого.

Я повторила нашу родословную.

Он улыбнулся:

— Да. Да, похоже, есть такие. Да нет, точно есть. Вот доберемся до места, я тебя к ним отведу.

Я

поблагодарила его. Я была так признательна. Одна только мысль, что у меня может быть там родня, была истинным утешением.

Грузовик остановился, чтобы люди смогли позавтракать, и Бушара пригласил меня поесть с ним. С придорожных лотков торговали жареной кукурузой в початках, вареным бататом, соленым и пряным арахисом на подносах и крутыми яйцами, нарезанными на ломти плоского хлеба. Пока мы ели, Бушара расспрашивал, что привело меня в Маджхабад. На секунду я заколебалась, но инстинкт подсказывал, что ему можно доверять. Меня направили врачом в деревенский медпункт, объяснила я. Услышав это, он просиял:

— Доктор! Настоящий доктор! Аллах — мы благословенны. Сначала ты пойдешь ко мне и познакомишься с моей женой и детьми.

— Для меня это большая честь, Бушара, — сказала я. — Но сначала позволь мне увидеть моих родственников — ту семью, о которой ты упомянул. А потом я зайду к вам.

Он опять улыбнулся:

— Ах да, это лучше, это по правилам. Так и надо. Но настоящий доктор для деревни! Мне все еще не верится…

Когда мы снова тронулись в путь, я вспомнила историю, которую рассказывала нам, детям, бабушка. Как-то раз в деревню загава пришел незнакомец и попросил отвести его в дом к одному человеку. Добрался он туда уже очень поздно, однако его все равно пригласили в дом, накормили, напоили и уложили спать. Утром хозяин пошел будить гостя к завтраку, но оказалось, что тот ночью умер.

Созвали всю деревню, чтобы обсудить, как быть. Никто не знал ни имени гостя, ни даже того, откуда он явился. Но старейшины решили, что ему нужно устроить настоящие деревенские похороны. В тот же день они похоронили пришельца на своем кладбище и оплакали его, словно члена семьи. После этого хозяин решил попытаться выяснить личность незнакомца. Он путешествовал по долам и весям и в конце концов обнаружил, что гость — его давно потерянный единокровный брат, которого он разыскивал годами. Мораль этой истории заключалась в том, что ни один загава никогда не должен отказывать в гостеприимстве страннику. Нужно расспросить его, как прошло путешествие, не устал ли он, не голоден ли, не хочет ли пить, ибо никогда не знаешь — а что, если он доводится тебе родней, и даже близкой? Поэтому я была уверена, что могу положиться на своих родственников в Маджхабаде независимо от степени нашего родства.

До деревни мы добрались уже к ночи. Я видела крошечные грязные улицы с мерцающими масляными фонарями, разбросанными среди теней. Все это очень походило на мою родную деревню, и мною овладело странное смешанное чувство — чувство дома и тоски по дому. Бушара помог мне спуститься с грузовика, схватил мой сундучок и двинулся во тьму. По дороге он говорил, показывая мне, что и где, и постоянно повторял слова приветствия.

— Добро пожаловать. Добро пожаловать! — ликовал он. — Завтра пришлю жену и детей — просто поздороваться. Друзья у тебя будут. А если у них что-то такое — ну там голова побаливает или еще что, — ты уж похлопочи. У нас здесь настоящего доктора сто лет не было. Нам так повезло, что ты приехала.

Я пробормотала слова благодарности; я еще не чувствовала себя настоящим врачом. Я ведь даже не закончила стажировку.

— Вот тут твои родные живут, — указал Бушара. — У хозяина — три жены, поэтому, надо думать, он дома. А нет, так к другим пойдем. Ты не волнуйся — тут недалеко, так что нет проблем.

Мы остановились у изгороди.

— Ассалам алейкум — мир вам! — воззвал Бушара к спящей хижине. — Ты там? Ты дома? Смотри, какую гостью я тебе привел! Особенную!