Слезы Вселенной
Шрифт:
– Ну, как знаешь, – сказал Ничушкин. – Тогда почитай стихи того французского висельника.
– С большим удовольствием, – ответил поэт и, не делая паузы, начал читать:
Я душу смутную мою, Мою тоску, мою тревогу По завещанию даю Отныне и навеки Богу И призываю на подмогу Всех ангелов – они придут, Сквозь облака найдут дорогу И душу– Ну вот! – расстроился Ничушкин. – Что ты нам про Бога! Ты нам что-нибудь этакое изобрази: что-нибудь наше – пацанское…
– Так поэзия – это и есть специальный язык для общения с Богом. Многие люди, к своему несчастью, считают, что Бог – это дедушка с бородой, который сидит на облаке. А на самом деле Бог – это все, что нас окружает, потому что все вокруг нас разумно и все имеет смысл. Бог – это свет, любовь и добро. Свет дает жизнь всему сущему, любовь продолжает жизнь, а добро – это наши дела, направленные на сохранение и приумножение любви.
– Любовь, конечно, дело хорошее, – кивнул Альберт Семенович, – все любят, особенно в детстве: маму, отца… Хотя я своего папашку не очень любил, я его боялся. Он меня лупил, и маму тоже… Но больше всех я любил котенка, которого на улице подобрал. Он со мной спал под одеялом, песни мне пел. Так я любил своего Барсика, что обычными словами не передать. А когда папашка мой котенка того… Я так рыдал, хотел в окно на трамвайные пути выпрыгнуть… Даже вспоминать не хочется. Дал себе слово, что, когда вырасту, оторву голову папашке-гаду, как и он котенку. Но отец не дождался правосудия, сам помер. А может, это Бог его наказал, за смерть единственного существа, что я любил в жизни. Я дважды женат, вторая вон там, за стенкой, с дурой-поэтессой обнимается. Вроде Наташка – красивая баба, но я ни ее, ни первую свою жену не любил так беззаветно, как своего пушистого друга. Почему Бог, если он есть, позволил тогда убить безгрешное существо, которое ничего, кроме радости и счастья…
Он не договорил, взял бутылку коньяка и наполнил свой бокальчик до самого края и тут же залпом выпил, подцепил вилкой сразу два соленых рыжика и отправил в рот.
– Ладно, уважаемый, – обратился он к поэту, – как-то мне не до стихов сейчас – у меня предчувствие нехорошее: что-то точно произойдет. У меня такое уже случалось в жизни: однажды перед покушением на меня, а второй раз, когда менты взяли и в предзак бросили… Два месяца там парился… Потом еще, когда… впрочем, это неважно… И сейчас вот тоже чего-то внутри свербит, а чуйка – она не подводит. Тебе за выступление заплатили?
– Полностью рассчитались, – улыбнулся старичок, – вы не переживайте.
– Я не переживаю: было бы из-за чего – я просто спросил. Если хочешь, еще бабла подкину, для внучки твоей. Она ведь внучка тебе?
– Внучка, – подтвердил поэт, – дочь племянника моего. Сирота, уже четыре года живет у нас, помогает мне. Я же одним глазом только свет вижу, а вторым уже кое-что расплывчатое, да и то лишь при нормальном освещении.
– Я про деньги спрашивал, – напомнил Ничушкин.
– Я помню. Денег мне не надо. Мне хорошо заплатили.
– Ну тогда спасибо, – произнес Альберт Семенович. – Мне твои стихи… в смысле, ваши стихи очень понравились. Короче, если по жизни помощь будет нужна какая,
– Спасибо, – улыбнулся старичок, – храни вас Бог.
Он хотел подняться, но увидел на столе карты:
– У вас, я гляжу, партия незаконченная.
– Партнер сбежал, – объяснил Сорин.
– Он продулся и свалил, чтобы не расплачиваться, – рассмеялся Ничушкин.
Поэт снял очки, протер их рукавом пиджака, снова нацепил на нос, взял карты Курочкина, поднес к своим глазам совсем близко и прищурился.
– Поспешил он… Его карта пришла.
– Тогда доиграй за него, – предложил Альберт Семенович, заглянув в свои карты. – Если возьмешь эту раздачу, то я тому гаврику весь долг спишу.
– Хорошо, – согласился старичок. – Я захожу, и у меня десять пик без козырей и без прикупа.
– Чего-о? – удивился Ничушкин. – Ты меня, братан, прости, конечно, но купи себе очки получше. У меня на руках туз и король прикрытый.
– То есть вы вистуете?
– Естественно. Но ты, уважаемый, не межуйся: мы все на Рому сбежавшего спишем.
Старик открыл карты и положил их на стол.
– Оба-на! – удивился Ничушкин. – Это чтоб мне так карта пришла! Пять пик и пять червей. Я обещал, конечно, Роме простить долг, но он еще в горе, и как-то получается, что Ромочке надо Бога молить, чтобы уважаемому поэту такой же фарт попер… Мне денег не жалко, разумеется. Но лучше закончим партию, чтобы все по закону было.
Через пятнадцать минут партия была завершена. Поэт не только «слез с горы», но и отправил туда обоих своих партнеров.
Молча и Сорин, и Ничушкин достали бумажники, рассчитались с победителем.
Поэт пощупал купюры и удивился:
– Что это за деньги такие?
– Это евро. Пять купюр по пятьсот и одна сотенная, – объяснил Ничушкин, – весь ваш выигрыш, уважаемый. Только не надо отказываться.
– А я и не собираюсь. Я внучке Лизе шубку какую куплю – зима близко.
– Только не ошибись, – посоветовал Альберт Семенович, – а то тут один слепой тоже шубу покупал. Попросил норковую. Ему приносят, он щупает, щупает и спрашивает: «А почему она вся в дырочках?» А ему отвечают: «Это, мил друг, не дырки, а норки».
Ничушкин захохотал.
Старик поднялся, покрутил головой, как будто собирался что-то увидеть. Сорин подошел, взял его за локоть и подвел к выходу. Потом он открыл дверь и произнес в проем:
– Девочка.
Но она, очевидно, не услышала, потому что в зале бушевала женская часть приглашенного общества, наперебой задавая вопросы популярной поэтессе о любви и о ее личной жизни.
Подошел полковник юстиции Гончаров и взял руку седого поэта.
– Я доведу, – сказал он Сорину.
Они вышли в общий зал, где в центре бушевала толпа поклонниц поэтессы Колпаковой, а мужья их сдвинули столики и расселись вокруг, попивая коньяк и виски.
К старичку подошла девочка.
– У тебя очень хороший дедушка, – обратился к ней Гончаров. – И стихи он пишет замечательные. Ты его уж береги, пожалуйста.
Девочка молча кивнула.
Они вдвоем опустились на стоящие в углу креслица. Игорь Алексеевич сел рядом.
– Удивительно, что я никогда не слышал о таком поэте, как Лапников, – сказал Гончаров. – Почему так получилось?