Слезы Вселенной
Шрифт:
Сорин с Курочкиным смотрели на ее голую спину.
– И все равно этот мент здесь не просто так, – не мог успокоиться Роман Валентинович. – Он как клещ – если вцепится, то потом его не оторвать. Хотя мне на него, как говорится, грех жаловаться, он мне даже помог в чем-то, но все равно, Евгений Аркадьевич, будь с ним осторожнее.
– А чего мне с ним осторожничать, – попытался отговориться Сорин, – он здесь с невестой. А вообще, пытается что-то разнюхать: неделю назад застрелили моего старого знакомого, о котором я и думать забыл. Когда-то с ним был общий бизнес, но потом этот знакомый решил заняться бандитскими делами: рэкет и все такое… срок мотал… Но я с ним уже лет двадцать не виделся.
–
– Неважно, – махнул рукой Сорин, – нет человека – нет проблем. А вообще его погоняло было Хомяк. Но тебе это прозвище, судя по всему, ни о чем не говорит.
Гости заполняли зал, приветствуя друг друга, завязались разговоры. На сцену поднялась Вероника и обратилась к присутствующим:
– Друзья, прошу занять свои места, герои нашего вечера уже подъехали, и сейчас они войдут.
– Может, удалимся отсюда? – предложил Евгений. – Распишем пулечку. Можно и вдвоем в так называемый гусарский преферанс. Другими словами, с болванчиком. Карты болванчика открываются, и вистующий ходит за него. Но в такой игре нет смысла: ни торговли, ни подстав… Надо третьего позвать.
– А лучше вчетвером, – предложил Курочкин, – так еще веселее.
Приглашенные гости рассаживались по креслам. Только Сорин и Курочкин пока не двигались с места, оставаясь стоять у стеклянной стены, за которой была бильярдная. Стола с зеленым сукном отсюда не было видно, потому что со стороны бильярдной стену закрывали такие же зеленые шторы. К хозяину не спеша подошел еще один из соучредителей товарной биржи, Ничушкин, кивнул Курочкину и вздохнул, глядя на Евгения Аркадьевича.
– Чувствую, что влип: я в этой поэзии разбираюсь как стриптизерша в розе ветров. А моя Наташка к твоей Веронике пристроилась. А мы сами где-то можем посидеть и провести время с толком?
– Мы с Романом решили партейку-другую в преферанс раскатать.
– О-о! – обрадовался Ничушкин. – Это как раз то, чего моя душа сейчас просит. С удовольствием присоединяюсь. Только посмотрим сначала, каких классиков нам привезли.
В зал вошел известный по передачам культурного телеканала литературовед Чаплинский, за которым следовали трое поэтов, согласившихся выступить сегодня со своими стихами. Первой шла высокая дама лет тридцати пяти, а может, и сорока. Крашенные под вороново крыло волосы были коротко острижены. За ней двигался, повернув голову к присутствующим и широко улыбаясь, популярный длинноволосый поэт Кислевич, а замыкал шествие, не поворачивая головы к залу, седой старичок с белой тростью, какая бывает у слепых. И под руку его держала девушка-поводырь, хотя она была так юна, что походила на девочку-школьницу. Все смотрели на старичка с сочувствием, но никому не было известно, кто он.
Чаплинский с поэтами поднялись на сцену. Звезды современной поэзии уселись за стол.
Литературовед шагнул к краю сцены, посмотрел в зал и, увидев, что ряды переливаются блеском бриллиантов, угодливо улыбнулся.
– Добрый вечер, – произнес он. – Я вижу, что здесь сегодня собрались лучшие представители Северной столицы. Так и я привез вам самых-самых… Это успешные современные поэты с огромным количеством поклонников, к числу которых и вы сегодня, надеюсь, присоединитесь.
Он обернулся к столу и произнес:
– Вадик, начинаем с тебя, как и договаривались.
Длинноволосый поэт вскочил и тоже подошел к краю сцены.
– Здравствуйте, здравствуйте, – произнес он, обвел взглядом зал и восхитился: – Какие умные и одухотворенные лица, а это значит, что всем я известен. А потому представляться не буду. Напомню только, что я – Вадим Кислевич – главный гений современной литературы,
Кислевич посмотрел на потолок и произнес:
Все мы ходим под Богом — Кто-то прямо, а кто-то боком.Раздались аплодисменты. Кое-кто даже рассмеялся.
– А вот стих для детей:
У котенка мама кошка, а щенку не повезло.На этот раз аплодисментов было больше.
– А вот целая поэма, – продолжил минималист и покашлял, чтобы самому заранее не рассмеяться.
На заре она разбудит, Прочь уйдет, легко ступая, У нее тупые груди, И сама она тупая [29] .29
Вадим Левадный.
Аплодировать стали все, даже женщины, постаравшиеся придать своим лицам умные выражения.
Сорин подхватил под руку Ничушкина и кивнул Курочкину:
– Пойдем! А ты, Рома, если захочешь приобщения к современной поэзии, так у меня там есть экран, на который транслируется все, что происходит в общем зале.
Они с достоинством покинули благородное собрание, а вслед им со сцены летел бодрый голос юмориста-минималиста:
Все говорят, что я обжора И брюхо для меня больной вопрос. Но я всю жизнь страдаю от запора, Одной семьей с глистами вместе рос [30] .30
То же.
– Кого ты позвал в свой дом, Женя? – рассмеялся Ничушкин.
И втроем они зашли в бильярдную.
Расположились за застеленным зеленым сукном столом, возле которого стояла небольшая грифельная доска с полочкой для мела, чтобы было чем записывать партии. На стене висел огромный экран, но Евгений Аркадьевич не стал его включать.
– Слава богу, – выдохнул Ничушкин, – не будем слышать всякую ерунду.
– Ты не любишь поззию? – с некоторым укором задал вопрос хозяин.
– Нет, – честно признался Альберт Семенович, – хотя в поэзии есть свои прелести. Вот, например, мой любимый стишок:
Ночь, улица, фонарь под глазом. Мы, как всегда, напали разом…И он рассмеялся.
– Действительно, поэзию надо постигать с детства, – не улыбнувшись, произнес Сорин. – Я, например, с седьмого класса увлекся литературой по экономике.
– А я в детстве с родителями жил на Васильевском, – начал вспоминать Ничушкин. – В нашем доме обитал поэт – интеллигентный, аккуратный такой, кудрявый, в очках. Мама им восхищалась и говорила, что весь он неземной, его любой обидеть может. А потом я узнал, что это он написал песню «Сижу на нарах, как король на именинах».