Слезы Вселенной

Островская Екатерина

– Хиленько как-то, – ответил Ничушкин, – можно и получше.

А Евгений Аркадьевич, глядя в свои карты, молча кивнул.

– Действительно, – согласилась Вероника, – как выяснилось сегодня, один наш охранник пишет лучше.

Она вернулась в зал. На сцене женщины обступили Вадима Кислевича, который раздавал автографы. Потом все спустились в зал. И тут же управляющий домом Николай вынес на сцену, держа над головой, диван-козетку. Литературовед Чаплинский дождался, когда мужчина удалится, и произнес торжественно:

– А теперь гвоздь сегодняшней программы – неповторимая и непревзойденная, всеми любимая и обожаемая Варвара Колпакова.

Поэтесса поднялась из-за стола, на ней было длинное шелковое платье-халат. Колпакова начала бродить по сцене от одного ее края до другого, незаметно расстегивая пуговички платья. Покончив с этим важным делом, Колпакова повернулась к зрителям и отрепетированным многократно движением резко сбросила

с себя платье. В зале повисла тишина, женщины напряглись и обернулись на своих спутников, пытающихся казаться равнодушными. Только сидящая перед Гончаровым и Леной жена вице-губернатора вскрикнула испуганно и радостно:

– Ах!

На Колпаковой остались топик от ночного комплекта, ажурное белье и чулочки. Лишнего веса у служительницы Эрато [35] было много.

Поэтесса еще раз прошлась по сцене, стараясь ставить ступни ног по линии, как это делают модели на дефиле. Потом она опустилась на козетку, вздохнула, выгнула спину и медленно легла на диванчик животом вверх. Вздохнула громко, а потом еще громче произнесла нараспев:

Хочешь, я раздвину, пред тобой раздвину…

35

 Эрато – муза любовной поэзии.

– Гениально, – прошептал Гончаров, наклонившись к Лене, – можно даже не продолжать.

Но сидевшая перед ними Ирина Ивановна Марфина услышала. Обернулась и тоже прошептала, чтобы не мешать выступающей поэтессе:

– Помолчите! Вы что, красоты не понимаете?

…Горизонт и небо голубое, —

продолжила Колпакова. —

Чтобы ты увидел всю картину, Ночью нарисованную мною… [36]

36

 Стихи автора.

Партия закончилась. Сорин подсчитал свой выигрыш и записал на грифельной доске, кто и сколько ему должен. После чего посмотрел на партнеров:

– Продолжим?

– А что мне еще остается, – ответил Курочкин, – на ровном месте почти пятьсот евро потерял.

– Не повезло тебе, Рома, – улыбнулся Ничушкин. – Но это тебе за то, что ты всегда не дозаказываешь: у тебя чистых семь взяток на руках, а то и все восемь, а ты шесть заказываешь, чтобы кому-то в гору пошло. За такие подставы раньше морду били. Карма называется.

– При плохой карме не бывает хорошей ауры, а за плохую ауру бьют по харизме, – напомнил Сорин старую истину.

Он снова включил экран, на котором лежащая на диванчике поэтесса, превозмогая негу, проникновенно читала стихи:

Ты возник в моей жизни внезапно, Как восклицательный знак в тексте. Но не обольщайся, милый, завтра Я буду думать не только о сексе. Я буду думать, о чем всегда Люди слагают стихи и песни. А твои эти туда-сюда Просто меня бесят! [37]

37

 Стихи автора.

Прогремели аплодисменты.

– Что-то я не понял, – удивился Ничушкин, – чему они аплодируют? Ляхи у нее жирные, но это на любителя. А вот грудь при такой массе могла бы быть и побольше. Кстати, о массе. Вспомнил я твоего Хомяка, Женечка. Только сейчас с подробностями вспомнил окончательно. Ровно тридцать лет назад это было. Как раз мою бригаду в цугундер отправили, а кое-какой общак остался. Вот я его в дело и пристроил. Наладил катран – говоря по-научному, игорный дом, – без лицензии, разумеется. Народ в очередях давился, чтобы ко мне попасть. У меня там еще игровые автоматы стояли. Налички было столько, что этой самой ешь! А тогда у предприятий, у заводов и фабрик проблемы были с наличностью. Вот я и снабжал трудовые коллективы. Обналичивал то, что у них на счетах было. Двадцать пять процентов с клиентов брал за услуги, но по тем временам это было еще по-божески. А потом те деньги, что на мой счет сыпались, отправлял на покупку валюты. Сам знаешь кому – в банк ныне покойного Льва Борисовича… А тогда ты его интересы в нашем городе представлял. Так мы и познакомились, как ты и

сам знаешь. И вот как-то раз ко мне ввалилась гоп-компания: типа того, что я делиться должен, потому что будто бы я на их земле катран наладил… Я позвонил людям Карпоносенко, и они тут же примчались. Объяснили быстро твоему Хомяку, что он влезает в бизнес больших людей. Но дело не в этом. Когда они ко мне нагрянули, глянул я тогда на рожу этого Хомяка, и мне сразу показалось, что где-то я его видел. Весь день мучился и, только придя домой, вспомнил, что он мне за полгода до того привозил девку по вызову. Девку не запомнил, хотя она у меня часов пять была, а он в памяти остался, потому как здоровый такой… Простите, господа, я шел на семь червей, а взял девять, но так уж получилось, пишите себе «в гору»… А теперь закончу про того настоящего Суслика, который своих девочек, включая тещу, на бабки опустил. Он набрал новых девок, и таких, чтобы не казались бэушными. Даже конкурс для них устроил, будто бы в модельное агентство набирает. Девушкам потом сказали правду, они хоть и расстроились немного, но потом перестали плакать, потому что он наврал им, что они будут получать две тысячи евро за каждый рабочий день, то есть за каждую ночь. Набрал он с десяток девочек, привез, но… Как оказалось, вывез не для того, чтобы их по баням развозить, по хамамам разным, а с более благородной целью. Он решил их сразу продать: заранее договорился с местными пацанами, что они у него возьмут всех девок оптом по тридцать тысяч баксов за каждую. А это оказалась арабская ментовская подстава. Как только он продемонстрировал товар, получил бабло и пересчитал, его тут же скрутили, объяснили популярно на арабском, что это, мол, контрольная закупка. Потом был суд, по которому ему выписали двести плетей, а в довесок еще пожизненный срок впаяли за торговлю людьми. Так что остался наш несчастный Суслик навсегда в чужеродной климатической зоне, задыхается теперь в душной камере объединенной арабской тюряги вместе с местными пацанами. И так получается, что его бывшей теще еще повезло, потому что она на свежем воздухе работает.

– Вот были времена! – покачал головой Сорин. – Да и люди были! Ничего святого: даже жену с тещей готовы были продать.

– Женечка, у меня к тебе вопрос на подобную тему, – встрепенулся Ничушкин. – У тебя совсем плохо дела пошли, что ты в гости к себе меня и других уважаемых людей зовешь и с каждого за визит по штуке евро сшибаешь?

– Я никого никуда не зову. Это жена решила открыть литературный салон. А деньги, что поступили за распространение билетов, пошли на гонорары. А все остальное: выпивка (там одного французского шампанского тысяч на десять евро), закуска и так далее – это уже за счет Вероники. Я в ее дела не влезаю. Она попросила какую-то сумму, я ей деньги предоставил. А что касаемо стоимости билетов, то это такая мировая практика. Только за границей подобные мероприятия обходятся для гостей куда дороже.

– Да мне, если честно, до этого дела нет, как у них за бугром, – пусть об этом всякие Суслики думают. Но там у тебя в зале был вице-губернатор с бабой. С них тоже деньги взял?

– Я ни с кого ничего не брал. Но если тебя это интересует, я узнаю у Вероники. Включи-ка телевизор!

Загорелся экран, на сцене уже стоял старичок в темных очках. Рядом с ним, приобнимая поэта за плечо, разглагольствовал литературовед Чаплинский.

– Вы даже не представляете, что перед вами легенда, – представлял старичка Чаплинский, – настоящая живая легенда. Сорок лет назад, когда ваш покорный слуга был еще школьником, мне попался самиздатовский сборник… Тогда же все лучшее, все зовущее к свободе зажимали… И вот в том сборнике, на листах с машинописным текстом я увидел поразившее меня стихотворение, которое называлось… – литературовед задумался. – Впрочем, неважно, как оно называлось.

Чаплинский закатил глаза и произнес не торопясь, как будто вспоминал пришедшее на ум только что:

Я, наверное, ослабил вожжу, Ах, куда мы с тобою заехали. Но поводья теперь отложу: Наше счастье коню не помеха ли?.. [38]

– В общем, и так далее. Но тогда я был поражен: вот, думаю, какой поэт появился – почти как Есенин пишет! Потом уж узнал, что то стихотворение, которое мне так понравилось, автор написал в шестнадцать лет. Запомнил фамилию поэта – Лапников. Понял, что его творчество – это настоящая поэзия. Это как раз то, что Пастернак определил как слезы Вселенной в лопатках… Стал потом искать стихи Лапникова в других самиздатовских сборниках… И, находя, радовался… Вернее, радовалось мое сердце. Но самое удивительное то, что его стихи всегда были разные… Вот, например:

38

 Здесь и далее – Игорь Рыбинский.