Слишком много щупалец
Шрифт:
– Настоящая пещера, – прошептал Антон, и мне показалось, что при звуке его голоса во мраке что-то шелохнулось.
– Идем вдоль стены, чтобы не потеряться, – сказал я, и мы двинулись налево.
Через десяток шагов мы уперлись в угол, так что пришлось повернуть направо. Еще через десяток в свете фонаря на полу мелькнуло нечто белесое, продолговатое. Приглядевшись, я понял, что это берцовая кость человека или человекообразной обезьяны.
Следом за первой костью попалась вторая, потом сразу два набора ребер в компании черепа и отдельно лежащие
Некоторые были человеческими, другие принадлежали непонятно кому, со штучками, каких в организме живого существа вроде бы и быть не должно.
– Ай-яй-яй… – дрожащим голосом пролепетал Бартоломью. – Это что такое?
– Останки жертв. Их тут приносили долго, многие годы, а может быть, и века.
– Но это… надо же в милицию? В полицию?
– Зачем? Всех этих… – я замялся, – …существ убили очень давно, костяки старые, чистые.
– А, ну да, ну да… – Антон поднял «лейку», но тут же опустил ее.
Нет, фотографировать тут было сродни кощунству – огромная масса останков давила, производила жуткое, мрачное впечатление даже на мою толстошкурую натуру, испорченную врожденным цинизмом, который только усилился за годы журналистской работы.
Мы прошли вдоль завала из костей до противоположной стены и поняли, что прохода тут нет. Осознав сей факт, я почувствовал облегчение – оставлять за спиной груду скелетов не хотелось.
Пришлось возвращаться.
Левая лестница привела нас в точно такой же просторный зал.
– Неужели и тут кости? – спросил Бартоломью.
– Вполне возможно, – ответил я, и мы использовали опробованную методику – двинулись вдоль стены.
Никаких черепушек и ребер в этот раз нам не встретилось, зато мы наткнулись на статую – закутанное в темный балахон с капюшоном существо сидело на корточках, и из-под одежды торчали только руки, изящные, с длинными острыми когтями, да еще и трехпалые.
– Экий красавец, – сказал я. – Интересно, долго он тут медитирует?
Возникло желание дотронуться до изваяния, до его маслянисто-зеленоватой поверхности, и я не удержался. Поднял руку, огладил край балахона и с удивлением ощутил, что тот теплый. Накатившая из темноты волна ударила меня, подняла, завертела и понесла…
Я видел тот же храм, но не таким, как он выглядел сейчас, а таким, каким он был в седой древности: те же три яруса, но каждый уставлен статуями, жертвенники окружают святилище двумя рядами, и широкие, прорубленные в чаще дороги подходят к нему с четырех сторон. Лес напоминал сельву, но все же смотрелся иначе, он казался суше, реже, росли в нем огромные деревья, похожие на секвойи, и порхали меж ветвей непонятные существа вроде ярко окрашенных летучих мышей.
А еще тут были люди – приземистые, с выпирающими надбровными дугами и длинными руками. Они напоминали обезьян, но носили набедренные повязки, а в руках сжимали копья с каменными наконечниками.
Людьми командовали другие
Именно одного из них изображала статуя в подземелье.
Трехпалые приказывали, а люди исполняли – тащили к жертвенникам собственных сородичей, связанных, дрожащих, с выпученными от страха глазами, и резали их на части. Крики истязаемых неслись в джунгли, кровь текла на землю потоками, и с запада смотрели на это непотребство пики Анд.
Жертвы умирали, а трехпалые собирались на вершине пирамиды и творили сложный обряд: плескали водой из золотых чаш, возжигали огни, рисовали некие символы. Недра рокотали зло и тревожно, словно там ревел связанный зверь, храм содрогался, и вершину его окутывал темный дым, принимавший очертания уродливой головы с тремя глазами…
Взгляд ее обратился на меня, в грудь шандарахнуло, и я вылетел из видения, точно пробка из бутылки шампанского.
– …мер? – ударил по ушам голос Бартоломью.
– А? – произнес я, тупо моргая.
– Ты чего замер? – переспросил Антон.
– Да так, задумался, – выдавил я. Моему спутнику незачем знать, что у меня снова начались видения. – Замечтался о родине, где самые красивые девки и самая теплая водка… Ну что, идем?
Следующая статуя попалась нам метров через двадцать – такая же, как и первая, разве что чуток побольше. Вновь накатило желание дотронуться до ее бока, но в этот раз я удержался.
Помогло это примерно так же, как парашютисту – лыжи.
Невидимый смерч из тьмы засосал меня, немного пожевал и выплюнул. Я очутился на берегу неширокой реки, под сенью высоченных сосен, через кроны которых пробивались солнечные лучи.
Места казались знакомыми – так выглядят верховья Керженца или Ветлуги, рек севера Нижегородской области: мягкая излучина, кувшинки в заводи, песчаный пляжик, не хватает разве что парочки байдарок или палатки, забитой веселыми и слегка пьяными туристами.
Зато тут имелся храм.
Такой же, как на берегу Пастасы, только возведенный не из камня, а из дерева: три яруса, изваяния всяких уродов, вместо барельефов – вырезанные на досках изображения, каменные жернова сменились исполинскими пнями, с неимоверным трудом выкорчеванными где-то в чаще.
Здесь тоже приносили жертвы, и алый сок жизни капал наземь, собирался ручейками. Только тут не было видно трехпалых в капюшонах, люди преспокойно обходились без них.
Эти гомо сапиенсы напоминали современных, разве что были небриты, да и одевались совершенно иначе. Украшенная бусинами одежда из шкур выглядела удивительно добротной, а ножи из кости, с помощью которых творили мучения, могли служить образцами изящества.
Мужики помоложе, расположившиеся у подножия пирамиды, работали, точно мясники, равнодушно и деловито расчленяя женщин и детей. Несколько старцев, забравшихся на вершину храма, размахивали резными деревянными посохами и что-то бурчали.