Сломанная кукла
Шрифт:
– Шатун тут шастает. Оголодавший... Яростный... Дерет все, что встречает.
– Су-у-уки...
– шмыгает носом Мансуров, с усилием тряся ствол.
– Нет. Это лиственница, - объясняет ему Ольга.
– Которую каждую весну тут затапливает на метр примерно. Лиственница содержит камедь. И при соприкосновении с водой из за этой штуки ствол ее каменеет. Так что можешь даже не пытаться. Ее и топор не любой возьмёт.
Он начинает дергать пластиковую стяжку на руке.
– Нанокомпозит, прочность на разрыв как у стали, -
– Только спец инструмент... Это Зольников Иван тебе подарок передал из СОБРа. Единственное, что ты можешь сделать, чтобы освободиться - отгрызть себе кисть. Будешь пробовать?
Расслабляясь, Мансуров, улыбается, глядя в небо.
– Молишься?
– разглядывает его Ольга.
– Правильно...
Переводит на неё взгляд.
– А я тебя знаю. Ты Ольга Маменко. Снайпер. Ты в розыске. У тебя сына посадили на двенадцать лет. А ты расстреляла всех, кто его подставил.
– Было дело...
– Я могу твоего сына освободить, - вкрадчиво.
– Ой! Нас таки торгуют, Гордей. Держи карманы шире.
– Зря иронизируешь! Я могу за пару месяцев назначить виноватым другого человека, а его оправдать. Двенадцать лет ему сидеть...
– Уже восемь.
– Восемь! Целая жизнь.
– А мне чего предложишь?
– усмехаюсь я.
– Тебе - новую жизнь. Бабки, Гордей. Большие.
– Сколько?
– Ну...
– бросает взгляд на Ольгу.
– Такие суммы озвучивают только тет-а-тет. Тебе хватит до конца жизни. Десять Божен себе купишь. Своих собственных.
Смеясь, переглядываемся с Ольгой.
– Ты думаешь, мы люди? А мы звери...
– оскаливаюсь я.
– Думаешь, будешь нам тут что-то предлагать? Да мы сами все у тебя отнимем, что захотим, понял?
Ольга разглядывает в оптический прицел противоположный берег реки.
– Я своего сына сама посадила, дурачок, - улыбается она.
– Выбирала - то ли грохнуть вместе с остальными, то ли... Вон он!
– резко встает Ольга, показывая рукой на тот берег реки.
– Ну... Сторона не подветренная. Тухлятины не много. Искать пару часов тебя будет. Удачи не желаю.
– Стой-стой-стой-стойте!
– панически вращает глазами.
– Ольга, ты же верующая. Ты же постриг приняла!
– А мы тебя с Богом и оставляем, Алишер. Хочешь, молись, хочешь, запястье грызи.
– И потом бегом, по ночной тайге километров шестьдесят, - добавляю я.
– Без компаса... Без еды... Без огня... Как Божена бежала. От отчаяния.
– Ее Бог спас, может и тебе поможет. На всё его воля! Пойдем, Гордей...
– Стой, Ершов!
– срывается его голос.
– Давай, я признательные показания дам! На камеру.
– Вот! Это уже интересное предложение.
Включаю камеру.
– Поехали... Все по эпизоду с Боженой с самого начала. Потом, все по эпизоду Зольниковых. Кратко, по делу, с обличающими фактами, которые можно доказать.
– Слово дай, слово офицера, что
– Даю слово.
– Я - Алишер Омарович Мансуров... В трезвом уме... Хочу дать признательные показания...
Сорок минут мы пишем признания ублюдка. Я снимаю только лицо, стараясь, чтобы его поза и лишние детали не попали в кадр.
Сердце моё стучит от боли, и хочется с ноги разъебать ему морду.
Но сцепив зубы, я дышу глубоко и не перебиваю.
Батарейка садится.
– Все доступы-пароли мне от своих информационных бомб, которыми шантажируешь верхушку. Принцип и время их “детонации”. Быстро.
Отдаю ему телефон. Вбивает трясущимися пальцами.
Похуй мне на те взрывы... Но отдам Зольниковой, может, ей надо. Пригодится во внутренних расследованиях.
Отдает телефон. Сохраняю все.
Где-то вдали слышится рёв медведя.
Ольга закидывает угли снегом.
– Всё!...
– нервно дёргается он.
– Все, теперь ты можешь меня засадить на пожизненное. Отцепи меня отсюда.
– Пойдем, Ольга, - поднимаюсь я.
– Эй! Ершов! Ты слово офицера давал...
– Ты опять со мной как с человеком разговариваешь, - прикуриваю сигарету.
– А я же предупредил... ты - с равными здесь. Такими же хищниками.
– Ты слово давал! Ты не человек чести, Гордей?!
– Человек я с людьми.
– Так и я человек, Гордей! Обо всем же можно договориться!
– Ты моей девочке слово давал, что если она хорошо танцевать будет, вернёшь её отцу. Сдержал слово? Какой же ты после этого человек?
– Сука... Сука! Тварь!
– сдают у него нервы.
Дёргает ствол. Руку. Ерзает, упираясь ногами и совершенно бессмысленно суетится в панике.
– Грызи руку, майор, грызи... Ещё успеешь, может.
– Нахера ты это писал тогда?!
– Пусть будет, вдруг ты живучий. Мы же тебе шанс оставляем. Медведь же редко жрет сразу. Он тебя порвет и гнить оставит. А сам зайцев тухлых сожрёт. И будет тут кругами ходить, пока ты не "приготовишься" должным образом. Поэтому, шанс выжить и сбежать у тебя есть. Видишь, какие мы добрые звери? Почти как ты...
– Ершов! Я не был с ней жесток никогда, слышишь?
– Ахах...
– закрываю глаза, пытаясь сдержаться и не убить его прямо сейчас.
– Так и я милосерден...
– Уходим, уходим!
– тащит меня Ольга.
Молча идём.
– Ольга! У меня есть другое предложение!
– орет нам в след.
– Ершов! Вернись! Мне есть что продать тебе!
– "Ничего на свете лучше не-е-ету, чем бродить друзьям по белу све-е-ету!" - поет Ольга.
Рассматриваю подснежники. Они такие же белые, хрупкие и изящные, какой Божена была на сцене.
Присаживаюсь...
Слушая издали вопли Алишера, делаю несколько фоток цветов. Отправляю Божене.
"С тобой правда все в порядке?" - пишет она.