Сломанная подкова
Шрифт:
Пора, конечно, рассказывать, но только мало веселого в его рассказах. Как печеный лук выбирают из горячих углей, так и ему приходилось выбирать из костра каждый год своей жизни.
Шоферы, начальники складов, тыловики придвинулись поближе послушать капитана. Интересно было узнать, почему кабардинец говорит только по-русски.
Отец Локотоша был активистом в первые годы Советской власти. Тогда не было, пожалуй, человека в Ка-барде, который не знал бы Даурова. Его послали в Москву постоянным представителем Кабардинской области. Знали же его в народе потому, что он в те тяжелые годы много сделал для своего народа и, может быть, даже спас его. В голодный 1921 год он сумел добиться продовольственной помощи, и люди не пухли
В Нальчике кому-то не очень по душе пришлась такая слава. Под чужое копыто попал Дауров и был под-мйт.
В Москве осталась жена Даурова Дадуна, неграмотная и безответная кабардинка. На руках двое мальчиков. Один из них и был теперешний капитан Локотош.
Свет не без добрых людей. Дадуне помогли переехать в Ленинград. А там ее пристроили и на работу.
Дадуна часто болела. На скудный заработок трудно было содержать семью. Соседи стали уговаривать ее отдать мальчишек в детдом. Локотош — его тогда звали иначе — прослышал об этом и сбежал из дому. Сел в первый попавшийся поезд. Его сняли в Бобруйске и направили все-таки в детдом. Мальчик не говорил своего имени, а на вопрос: кто ты такой, отвечал: «Тлякотлеш», не очень хорошо понимая, что это такое. Но запомнились слова матери: «Отец наш достойный был тлякотлеш. Будьте и вы, дети, такими же тлякотлешами». Мальчик не знал, что «тлякотлеш» по-кабардински — свободный крестьянин. Но если так звали отца, то почему бы и себе не присвоить такое имя. И он упорно на вопросы об имени отвечал:
— Тлякотлеш!
В детдоме не стали допытываться. Тлякотлеш — так тлякотлеш. И мальчика записали под именем Локотош, на русский манер. Трудно было бы произносить кабардинское слово «тлякотлеш» воспитателям и новым друзьям. В списках он значился — Локотош Локотошев, а звали его просто по имени. Мальчик привык к этому, й не удивительно. В детдоме у каждого было свое особое прозвище.
После детдома Локотош попал в военное училище уже со своим новым именем. Понадобилось отчество. Решил назваться Клементьевичем, по имени прославленного наркома. Но отчество как-то не привилось, и остался он по-прежнему Локотошем.
— И ни разу с тех пор не видел мать?—Апчара подумала, вдруг война разлучит ее с матерью? В детдом, конечно, ее не пошлют, но придется уходить с Нацдиви-зией в какие-нибудь неведомые края. Хабиба останется на оккупированной территории. Механически Апчара нашарила в сумке комсомольский билет. Здесь. Хоть с именем в случае чего не будет никакой канители.
— Мать я однажды видел. С трудом ее разыскал. И представьте себе — узнала. Исчез карапуз, а явился лейтенант в новенькой форме. Узнала, говорит, по лбу и губам, очень я похож на отца. Не знаю, удалось ли ей вовремя уехать из Ленинграда или осталась в блокаде.
Короткая летняя ночь шла к концу. Бойцы лежали вокруг на разостланных бурках. Иные прислушивались к беседе, ловя каждое слово, иные похрапывали. Гул немецких самолетов, доносившийся издалека, напомнил о том, что пора в дорогу. Локотош скомандовал:
— По машинам!
Решив ехать вместе с Апчарой на последней машине, капитан предупредил головных шоферов, чтобы останавливали всякую встречную машину. Апчара должна вернуться домой.
— Сделаем шаг вперед, чтобы потом сделать два шага назад,— шутил Локотош,— советую забраться в кузов и лечь спать. Когда попадется машина, я разбужу. Есть на войне два неписаных закона: не оставляй на завтра то, что можно съесть сегодня, и спи когда можно, хотя бы стоя...
— Первую заповедь мы выполнили, съели на неделю вперед. А насчет сна — сомневаюсь.
— Попробуй. Поедем медленно и без фар.
— Не усну. Сердце болит. Уедет без меня делегация, что тогда буду делать?
— Сказал я тебе — утро вечера мудренее. Увидишься со своей делегацией.
Машины медленно выруливали на дорогу.
УТРО ВЕЧЕРА МУДРЕНЕЕ
Война перепутала дороги. Еще вчера, еще час назад можно было заглянуть в завтрашний день. Настало утро, и все изменилось. Сначала показались группы раненых, ковылявших по обочинам дороги. Потом стали попадаться повозки с «тяжелыми». Раненые лежали в повозках вповалку. Около них санитары и санитарки. Обгоняя повозки, тянулись машины, до отказа груженные медицинским персоналом и хирургическим оборудованием. Госпиталь уходил в тыл.
Еще не прошли все раненые, а на дороге становилось все больше беспорядочно отступающих людей. Тут были и военные и гражданские. Беженцы.
Локотош остановился, чтобы выяснить обстановку. Оказалось, — отступает какая-то армия, разбитая немцами на северном берегу Дона. «Девятый вал»,— горько пошутил отступающий боец, у которого спрашивал Локотош.
Теперь и Апчара понимала, какая легкая добыча для немецкой авиации все эти бредущие через степи люди и какая мясорубка может начаться, лишь только окончательно рассветет.
Действительно, не успело взойти солнце, а в небе послышался гул самолета-разведчика. «Рама»,— подумала Апчара, обогащенная горьким опытом.
На передних машинах люди пригнулись, с тревогой следят за «воздухом». Между тем на дороге — свежие следы кавалерии. От конского навоза только что не идет желтоватый парок — настолько свеж. Значит, скоро должны догнать своих?
Локотош — боевой командир, нюхающий порох с первого дня войны, не может взять в толк, что же происходит на самом деле. Вот почему, когда вслед за пешими показались на горизонте и конники, Локотошу стало как будто легче. И хотя события принимали еще более трагический оборот, но в них, по крайней мере, появилась определенная логика. Локотош выехал вперед и остановил все свои машины. Он решил дождаться первых конников, которые не могли быть никем иным, как конниками Нацдивизии, которую Локотош догонял. Но еще раньше конников подкатила легковая машина, из нее вышел, опираясь на палку, сам командир дивизии полковник Кубанцев. Локотош побежал на-встречу комдиву, стараясь не опираться на свою палку, хотя нога болела, и на ходу пытался сообразить, почему комдив едет в сторону тыла, почему он с палкой и что вообще творится вокруг.
Комдив был бледен и едва стоял на ногах. И голос у него был глухой, надорванный.
— Вот что, капитан... обстановка известна?..
— Никак нет, товарищ полковник.
— Оно и видно. Очень уж вы спокойны. Так слушайте: немцы на этом берегу. Удастся ли их сбросить в Дон — неизвестно. Идут бои. Мы получили приказ занять оборону по реке Сал в районе Маратовки... Райцентр... Да. Транспорт направь туда. Сам останешься здесь, на хуторе. Возьмешь с десяток людей, поставишь шлагбаум на дороге и,— полковник хотел повысить голос, но вместо этого осип еще сильнее,— ни единой души не пропускать! Собирай всех, формируй отряды и направляй их в Маратовку. Карта у тебя есть?
— Так точно.
Кубанцев повернулся к машине.
— Разрешите спросить, товарищ полковник?
Кубанцев только сейчас обратил внимание на палку
в руке капитана.
— Что — друзья по несчастью?
— Выходит, так.
— Ну, что вам еще не ясно?
— Где найти начподива Хуламбаева?
— Кто его знает. Уехал ночью за своим политотдельским хозяйством...
В больной ноге кольнуло, и Локотош едва не присел. Полковник, кряхтя, забрался в машину. В ней на заднем сиденье, кто откинув голову назад, а кто свесив ее на грудь, дремали комиссар, начальник штаба и командующий артиллерией. Комдив, прежде чем захлопнуть дверцу, бросил: