Сломанная подкова
Шрифт:
— Кто его знает, где теперь немец. Везде. И на небе тоже. Бомбит, не знаешь, куда уклюнет. Да ну его. Пусть его съест моя собака. Так когда ты мою маму видела?
— Посылочку-то она сама принесла. На заводе живет. Здорова. Я расскажу ей, как ты хорошо устроился, будет рада. Шофер! Это не то, что сидеть в окопах и палить из миномета...
— В окопах опаснее. Это точно! Я знал, что делал. Помнишь, отговаривали меня: не ходи на курсы шоферов. Не бросай школу. А я не послушался. И в школу ходил, и на курсы бегал. Совсем как мальчишки, которые в одной и той же сумке носили и коран и учебники,
**— A-а! Мне до сих пор совестно...
ш
— А что? Разве ты поступила неправильно? Обещала — давай.
Вспомнила Апчара тот забавный случай. Чтобы записать Апчару в первый класс, к Хабибе пришла молодая учительница. В руках у нее была красная сумка на золотистой цепочке. Апчаре в школу ходить не хотелось. Не знали, как с ней быть. Вдруг учительница заметила, что девочка не сводит глаз с ее красной сумочки.
— Хорошо, девочка,— сказала она,— если ты придешь в школу, я тебе эту сумочку подарю.
Апчару посадили за первую парту. Учительница начала объяснять урок. Вдруг Апчара поднялась, подошла к столу, взяла сумочку и спокойно направилась к дверям.
— Ты куда, девочка? Урок еще не кончился.
— Я за сумкой пришла, а не учиться!
Долго еще потом учителя повторяли нерадивым, не выучившим уроков ученицам: «Ты что, учиться пришла или за сумкой?»
— А я, по правде говоря, жалею, что бросил школу.
— Почему?
— Кто знает, может быть, теперь я не баранку бы крутил, а командовал эскадроном. Смотрю я, наши командиры — все мои одногодки. Есть даже моложе меня. Трон брат мне ровесник, а уже командир, взвод под его началом.
— Ах, скорей бы его увидеть!
— Не волнуйся — увидим. А как Чока? Как он пишется: Мутаез или Диданов?
— Чока что! Его чаша на верхней полке — как у нас говорят... Тебе его не достать... Начальник штаба пастбищ. Командует дивизией из девушек и мальчишек.
— Вот кому повезло. Видно, он пловец отменный. Он не секретарь ли райкома?
— Секретарь.
— Ты смотри! Два поста. Какой незаменимый! Кругом ему везет.
— А еще в чем?
Аслануко улыбнулся, посмотрел на Апчару. Но машина попала в яму. Оба подскочили. Апчара ударилась головой о крышку кабины. Схватилась руками за ушибленное место.
— Эх, дорожка фронтовая...— процедил Аслануко, со злостью нажимая на слово «фронтовая», будто оно бранное, нецензурное...
Апчара поправила волосы.
— Так в чем еще везет Мутаеву?
— Как в чем? Ты — его невеста. Ну ничего, кончится война, тогда...
— Что же тогда?
— Пересмотрим.
— Что пересмотрим?
— Женихов. Кто упадет в цене, а кто повысится. Фронтовики свое возьмут.
— А ты уже фронтовик? Почему же кругом так тихо? Честное комсомольское, я не вижу, чего тут бояться. Хатали говорил: мы в действующей армии, а вот мы едем как у себя в колхозе на прополку кукурузы. Посмотри на поля. Урожай пшеницы будет на редкость.
В радиаторе закипела вода. Пар выбивался из-под пробки, брызги летели на ветровое
Апчара подивилась ему и вспомнила, что рассказывает о жаворонке кабардинская сказка. Выпорхнет жаворонок из травы, поднимаясь все выше и выше, а сам поет травам, из которых только что вылетел: «Я лечу в небо. Я лечу к богу. Я лечу за волами. Бог мне их обещал. Пригоню я на землю волов, вспашу поле и луга, чтобы земля была мягкой и доброй, чтобы круглый год зеленела на ней трава».
Так летит жаворонок все выше и вдруг камнем падает вниз. Что случилось? В чем дело? Оказывается, он забыл поводок, а без поводка не приведешь и волов. Отдохнет птичка в густой траве, снова поднимается вверх, снова поет ту же песню. И все повторяется сначала.
Апчара подумала: не пора ли и мне, как жаворонку, вернуться в свою траву? Не дождутся моих волов ни Чока, ни мама.
— Порядок! — Аслануко долил в радиатор воды, закрутил пробку и снова сел за баранку:— «Эх, чарочка — вино красное...» На этот раз Апчара сама продолжила, шутливо переиначив:— «К Аслануко попадешь и домой не попадешь».
Потом сразу перешла на серьезное, будничное, надвигающееся, как гроза:
— Смотри, как безлюдно вокруг. Село, а ни души. Словно вымерли все. Ставни закрыты, даже кур нет. Хорошо бы отдохнуть в тенечке, в саду.
Аслануко не отозвался. Проехали безлюдную станицу, и дорога стала шире. Машинам теперь не было ни конца ни края. Мчались грузовики с орудиями на прицепах. Рессоры прогибались под тяжестью, образуя оборотную дугу. Колонны бойцов шли по обочинам дороги.
— Почта, давай посылку! — кричали красноармейцы, думая, что машина почтовая.
Красноармейцы шли в запыленных гимнастерках, в полной боевой выкладке. На их спинах, словно нетаю-щий иней, лежала соль. Они несли на себе разобранные пулеметы и минометы. Высоко торчали длинные противотанковые ружья. Руки оттягивали коробки с пулеметными лентами. На боку — противогазы, гранаты.
Апчаре стало жалко их. Будь ее воля, она раздала бы им все посылки, пусть поедят, подкрепятся.
Впереди темнел горизонт.
— Дождь будет или гроза.
Аслануко беспокойно заерзал на сиденье:
— Это не дождь. Это — фрицы...
Апчара не поняла, взглянула на шофера. Тот все чаще высовывался из кабины, поглядывая на небо. Конечно, благоразумные шоферы пассажиров сажают в кузов, чтобы те следили за «воздухом». Но разве мог Аслануко послать на гору ящиков Апчару, одно прикосновение к которой бьет его, все равно как искра зажигания.
— Ну и что они, фрицы?
— Бомбят. Видать, подожгли нефтехранилище. Не дорога — дымовая завеса.
Вдруг Апчара ткнулась лбом в ветровое стекло. Только потом уж она услышала вокруг себя взрывы, взрывы, взрывы. Она метнулась было в сторону Аслануко, но тот, в свою очередь, метнулся и выскочил из кабины. Все смешалось с дымом и пылью. Держась за дверцу кабины, Аслануко прислушался к гулу и сообщил: «Рама» — разведчик. А ягодки впереди».