Сломанное небо Салактионы
Шрифт:
Чарли уселся на край и опустил ноги в облачную реку. Туман не позволил увидеть отлив. Густое марево струилось, свертывалось в немыслимые жгуты и создавало иллюзию безбрежной реки.
Кутельский принялся чертить кончиками пальцев узоры на туманной поверхности. Они тут же исчезали. Чарли увлекся этим занятием как мальчишка. Осмотрел пальцы в надежде увидеть следы, но руки остались чистыми. Туман как туман. Облака как облака.
Потом пилот застучал пальцами по розовому покрывалу, как по клавиатуре.
«О! Вот оно! –
– Спите, зайчики, спите дальше, – прошептал Чарли и извлек из свертка саксофон.
Музыкальный инструмент отливал розовым, как и все вокруг. Кутельский осмотрелся. Окружающий мир отличался только оттенками. Розовое небо, река розового тумана стала чуть ниже, даже металлическая решетка платформы – розовая.
Чарли настраивал не просто саксофон, а вершину музыкальной электронной технологии. Инструмент сочетал в себе все виды звучания сакса от самых древних до новейших инструментов.
Пилот сунул в уши наушники, отключил на саксофоне звук, включил запись и сосредоточенно уставился на Хэнкессу. Именно эта ближайшая к Салактионе колонизированная планета отражала свет Гизы и окрашивала все вокруг в розовое.
«Теперь главное – очистить мозг от суетливой текучки и ждать… Оно придет. Вдохновение обязательно придет», – пилот робко дотронулся до клапанов и вдохнул в саксофон первый аккорд. Потом закрыл глаза и не увидел, и не услышал, как рассвет менял ландшафт вокруг. Даже сонный Абуладзе, грубо вторгшийся в чудное утро, чтобы помочиться с платформы, скептическим хрюканием не помешал Чарли.
Потом проснулась Моника, с любопытством обошла юношу, звука ее шагов Чарли тоже не слышал. Бесцеремонно уселась рядом – никакой реакции. Тогда Моника выдернула из уха пилота один наушник, вставила себе, прислушалась.
– Ух, ты!
Чарли посмотрел на девушку с благодарностью, но так, словно видел ее впервые. Моника была в футболке Абуладзе с длинными рукавами, надетой на голое тело.
– И что ты пишешь? – шепнула Моника, когда они снова встретились у кофейника. Она именно так и сказала не «сочиняешь», а «пишешь». При этом она вздохнула чуть глубже, чем нужно.
– Симфонию, – заговорщицки прошептал Чарли.
Он находился в таком творческом трансе, что призывно торчащих сосочков подружки даже не заметил.
– Здорово!
«Зря она это сказала. Да еще таким тоном». Восхищение девушки показалось пилоту неискренним тем более, что Моника услышала не самый лучший вариант мелодии.
И Чарли Кутельский рассердился.
– Я никогда не даю слушать свои работы, пока они мне самому не начнут нравиться, – и, наткнувшись на сожаление во взгляде Моники, отзеркалил его: – Обычно не даю…
Лев Саныч Абуладзе вышел из душевой
– Чарли, а вы этой дудкой серьезно увлекаетесь?
Кутельский задохнулся от гнева: «Назвать сакс дудочкой?» И сухо ответил:
– Мне врачи прописали. Чтобы нервы в руке быстрее срастались. Но на исполнении должностных обязанностей это не скажется. Обещаю.
– Чарли! Пишет! Симфонию!
Моника с восхищением посмотрела на пилота снизу вверх.
– И?
Геолог уселся в кресло.
– Что и? – набычился Кутельский.
– Толк-то есть? – Лев Саныч забросил ногу на ногу.
– Какой толк?
– Положительный денежный поток… Бабки, в общем и целом, капают?
Было сложно понять, завидует Абуладзе таланту Чарли Кутельского или просто издевается.
– Вы считаете, что искусство существует только ради денег? – Кутельский приготовился к длительной дискуссии.
Геолог пожал плечами, посмотрел на Монику, которая в этот момент наливала себе воду, и предположил:
– Ради восторгов поклонниц?
– Это – большая форма, не могу сказать, вот окончу, будет видно.
– А мне кажется, Лев Саныч прав, – Моника поднесла стакан к губам и поверх него со смешинкой посмотрела на Кутельского, – Зачем биться над симфонией начинающему композитору, если можно сочинить гениальный шедевр на шесть аккордов?
«Ей не понравилось», – решил Чарли и взглянул на девушку глазами побитой собаки.
Геолог удивленно умолк и уставился на Монику.
Она повернулась лицом к Чарли и боком к Абуладзе. Грудь четко обозначилась под футболкой, а голос зазвенел колокольчиком:
– Вот смотрите, кто-нибудь помнит авторов древних рождественских песенок? А ведь они принесли авторам состояния! И кормят их наследников до сих пор!
– Вы хотите оставить от моей симфонии шесть аккордов? – Кутельский чуть не заплакал, он даже перешел с Моникой на «вы».
– Но пусть это будут шесть гениальных аккордов! Только представьте, что твоя… мелодия будет играть при открытии миллионов лифтов по всей вселенной! Например…
– И приносить полпенни за тысячу проигрышей! Сможете купить Салактиону. Или даже обе, – добавил геолог.
Кутельский недоверчиво посмотрел на Абуладзе, потом на Монику.
– Что вы на меня так смотрите? Разве мы прилетели сюда не ради денег? – разошелся геолог. – Вот я честно признаюсь, чтобы все мои долги вернуть, я должен работать на «Гала-Гео» еще 478 лет! Если чуда не произойдет. А чудес в наши прагматичные времена, увы, не бывает. Салактиона – рай, но даже здесь я не чувствую себя свободным из-за долгов!
– Чарли, а давай, я тебя зарегистрирую в облаке композиторов-любителей? Их музыку иногда покупают. И даже по чуть-чуть платят! – смешинка из голоса Моники никуда не делась.