Словенка
Шрифт:
— Герсла, что ты тут делаешь, — свей остановился в нескольких шагах от неё; страшный пёс сидел у его ног. — Бежать, что ли, решила?
— Кто же из тепла зимой бежит? Я просто по лесу пройтись решила.
— Опять что-то мне не договариваешь. Что в лесу — то делаешь? Мест ты не знаешь, заплутаешь, а Дану потом тебя искать. А если Сигурда встретишь… Он ведь решит, что ты беглая.
— За клюквой я шла.
— За ягодой — зимой, — Гаральд рассмеялся. — Странные вы, ингерцы, всё у вас не так.
—
— Ну, и правду сказывали твои соплеменники? Нет, такого народа, как вы, ингерцы, я ещё не встречал.
— Я не ингерка, я словенка, — гордо возразила Наумовна. Хозяин был сегодня в добром настроении, поэтому она не боялась спорить с ним.
— Вы все, кто живёт по берегам того моря, что называете вы Невом, для нас ингерцы. Ты ведь до прошедшей осени в Черене жила?
— Да, но родом я из печища.
— А у твоего печища название есть?
— Нет. А зачем оно?
Свей ещё раз засмеялся и свистом послал собаку вперёд.
— Возвращайся домой, Герсла. Я слышал, что Эймунда приготовила для тебя работу.
Гаральд скрылся за деревьями так же бесшумно, как и появился. Он был хорошим охотником, таким же, как Радий, а это, по словам Гореславы, считалось высшей похвалой.
Ко двору Наумовна бежала, но на пастбище пришлось ей приубавить шагу из-за кочек, что спрятал снежок.
За её спиной послышался молодецкий свист; Гореслава обернулась и увидела Эрика. Он придумал странную забаву: взнуздывал лошадь, становился на лыжи и, погоняя коня вожжами, заставлял везти себя. Вот и теперь свей изо всех сил погонял гнедого жеребца, на удилах которого уже появилась пена. Возле Наумовны он придержал лошадь и предложил довезти до Сигунвейна. Девка согласилась и, пыхтя, забралась на тёплую лошадиную спину. Эрик стегнул гнедого вожжами, и тот галопом поскакал к поселению через заснеженное поле.
Конь с шумом остановился подле Гаральдова двора, чуть не сбив с ног Гевьюн. Свейка даже в сторону отойти не захотела, так и стояла посреди дороги в рогатом наголовнике и тёмно-синем фельдре, подбитом лисим мехом; лишь большие глаза удивлённо смотрели на Эрика, от чего сделались ещё больше.
— Эрик, а Йонас уже знает, что ты без спросу взял его коня? Если Маак сломает ноги, то долго тебе не возвращаться в Сигунвейн.
— Отец знает.
— Всё равно будь осторожен. Я знаю, ты любишь кататься у фьорда, но лёд там ещё слишком тонок.
— Спасибо за заботу, но я уже вырос, чтобы мне указывали женщины.
Гевьюн промолчала; только чуть дёрнулась родинка над губой.
Между тем Гореслава осторожно соскользнула в снег и пошла к становику, но хозяйка удержала:
— Постой, Герсла, Эймунда звала тебя. Поторопись, не век тебе, словно вольной, гулять.
—
— Куда же? Морозы обратно вернут, а не морозы — так голод и звери лесные.
— Меня лешие любят, в обиду не дадут.
— Больно смела стала. Иди, пока не сказала мужу, чтоб Рыжебородому тебя продал.
Наумовна последние слова мимо ушей пропустила: знала, почему Гевьюн так строга сегодня. Вечор сбиралась она тесто замесить, чтоб хлеб испечь, да Эдда ей перечить стала, говорила, что тесто из-за мороза и плохой муки не подойдёт. Свейка рассердилась, сказала, что напрасно служанка думает, будто она ничего испечь не может. Эдда тогда возьми да скажи, что "свейский хлеб пресный, как вода"; спорить она была горазда по пустякам и слово напрасное могла молвить. Гевьюн тесто не замесила, так в деже его и бросила.
Эймунда сидела под ковром перед маленьким сундучком, в котором хранила свои украшения. Когда в комнату вошла Гореслава, она закрыла его и убрала в большой сундук.
— Я позвала тебя, чтобы дать тебе работу, Герсла. Умеешь ли ты прясть?
— Умею. У нас в каждой избе прялка есть, и каждая девка шерсть чесать умеет и делать из неё пряжу.
— А на ткацком стане ты ткать сумеешь?
— Уж и не знаю. У нас в печище таких не было.
— Ничего, я научу тебя. Будешь длинными вечерами ткать вадмал. Если работать хорошо будешь, то позволю сидеть рядом с собой на наших девичьих встречах, что в шутку "тингами" зовём.
— А что за тинги это?
— У нашего народа так собрания называют. Только на наших тингах есть и молодые свеи. Будешь варить нам свои взвары да потчевать ими Эрика; он тебя как сестру любит.
… Незадолго до заката, когда учила Эймунда Наумовну ткать, в дом Гаральда зашла Трюд, жена одноглазого Скьольда. Гевьюн засуетилась возле неё, прикрикнула на Эдду за то, что вовремя не принесла гостье молока. Трюд села в резное кресло; возле неё расположилась хозяйка дома. Они пили тёплое молоко и обменивались рассказами о жизни: своей, своих домочадцев, соседей и слуг. ткацкий стан стоял у двери в соседней комнате, поэтому Гореслава хорошо слышала, что говорили свейки, а они её не видели.
Поговорив немного о старой Хельге, которая совсем выжила из ума, удочерив служанку, Трюд спросила о новой служанке Гевьюн.
— Моя дочь любит её почти как сестру, муж прощает ей почти все проступки, но, по-моему, она не считает нас своими хозяевами и ни чуть не благодарна нам за всю нашу заботу.
— А кто она, твоя Герсла? Похожа на тролля?
— Она из племени словен. Какие же они все дикари!
— У меня тоже была когда-то служанка-ингерка, но она убежала от нас после года жизни в достатке и любви. Все они не благодарны.