Словенка
Шрифт:
— Гаральд послал? — спросил Гюльви, ещё раз выпустив колечки дыма из трубки.
Девка кивнула.
— Оставил для него у меня Магнус мешок. Поди, забери его. Он там, у двери.
Наумовна с трудом подняла мешок и привязала его к спине Черета.
— Что, тяжело, красавица?
Старик встал и покрепче привязал груз.
— Учись завязывать узлы, а то половину по дороге растеряешь, — он потрепал её по волосам и вернулся на прежнее место.
— А откуда эти вещи, — осторожно спросила девушка, не ожидая ответа.
— Магнус
… По дороге Гореслава не удержалась и чуть — чуть приоткрыла мешок. Поверх других вещей лежало кольцо. Его Наумовна узнала сразу: то был подарок Святозара. Но как оно попало Магнусу в руки; неужели кто ограбил Добрынин двор? Девка огляделась, вынула, спрятала колечко и завязала мешок. Сердце в груди как птица в силке билось.
Когда Гаральд долю свою пересчитывал, как-то странно он на чернавку посмотрел.
— Ничего себе не взяла, случаем?
— Нет, — солгала Гореслава. — Всё, что ваше, здесь.
— О чём это ты, Герсла? — свей сдвинул брови. — Говори: открывала мешок или нет?
Задрожала Наумовна, но сумела дрожь унять.
— Не брала я ничего у вас.
— Что-то не верю я тебе, Герсла. Дрожишь вся, как листва на ветру. Лучше по — хорошему скажи, что сделала.
— Простите, что сразу не сказала. Когда я мешок к торокам привязывала, он развязался. Ну, я и заглянула в него.
— И что же? — чёрные брови сошлись у переносицы.
— Завязала я его снова, ничего вашего не взяв, Одином клянусь, — девушка свейских Богов не почитала, не верила в них, поэтому не боялась наказания за ложь.
Свей успокоился: для него клятва именем Одина была неоспоримым доказательством невиновности, и отпустил Гореславу.
Она присела на кухне и затряслась от страха. Что, если узнает хозяин, что солгала, забрала себе колечко, князем когда-то подаренное. Волнение её заметила Эдда. Она бросила свою стряпню и подошла к Гореславе.
— Что случилось? Говори, да не ври.
— Ничего, просто притомилась.
— Слышала я разговор твой с Гаральдом. В нём всё дело?
Наумовна покачала головой. Эдда отошла от неё, потянулась за пучком душистых трав, которые в мясо хотела добавить ("Чтобы хозяевам не болеть в морозы"), но уронила его. Гореслава бросилась поднимать, наклонилась, а кольцо Светозарово возьми да выпади, покатись по полу. Стряпуха хоть и была уже не молода, но глаза по-прежнему остры остались.
— Что это там у тебя упало?
— Колечко, — голос у девки дрожал. Что, если Эдда Гаральду о том, что утаила она от него.
— Как у тебя оно оказалось?
— Подарили. Я его потеряла, а теперь, вот, нашла.
— Поэтому голосок так перед хозяином дрожал?
— Поэтому. Эдда, милая, не выдай! Не выдашь?
Эдда покачала головой и прошептала: "Что за девка!".
6
Лёгкий студёнистый снежок падал на землю. Деревья стояли в нарядном белом уборе из дыхания вьяницы
Сигунвейн впал в некое подобие сна: жизнь в нём замедлилось, хозяйки реже выходили из дома, чтобы поболтать друг с другом, а служанки с каждым днём всё быстрее и быстрее бегали от дверей до хлева, чтобы подоить коров.
Гореслава встала на рассвете, выпила взвар из малины и клюквы, который сама варила каждый вечер, надела стакр на овечьем меху и вышла во двор проведать Дана.
Холодный ветер ударил в лицо, заставил поплотнее запахнуть платок. Корела в конюшне не оказалось, но она догадалась пройти по узкой тропке к заснеженному лугу. Возле соседского становика Наумовна чуть не упала: под тонким снежным ковром спрятался богач. "Эх, мне бы катанки, а не их сапоги, в которых в лютый мороз из дома не выйдешь", — вздохнула девка и чуть замедлила шаг.
На лугу, под холодным зимним солнышком бродили кони. Они разгребали снег, отыскивая летнюю траву; рядом с ними ходил Дан в коротком тулупе, или хюпре, как называли его свеи. Лошади, такие забавные из-за густой зимней шерсти, неохотно слушались человека с длинной вицей, прижимали уши и норовили отбежать подальше. Дан с поразительным спокойствием сгонял их вместе снова и снова, но в конце концов ему это надоело. Он поймал Гвена на гриву, вскочил ему на спину, тем самым подчинив себе вожака. Чёрно — пегий жеребец поднялся на дыбы, но через несколько минут борьбы вынужден был признать власть человека.
— Ты ему никогда свой страх не показывай, — крикнул Наумовне Дан, подъезжая к ней на взбешённом собственным бессилием Гвене. — Но ты к нему сейчас не подходи — укусит. Сивер всю ночь дул, вот он места себе и не находит, других переполошил. Рамтера и Черет — до чего уж добронравные, а из-за него зубы скалят.
— Ты к полудню пригонишь их?
— Конечно, иначе Гаральд скажет, что я погубить хочу его лошадей.
Корел рассмеялся и отъехал к ернику; Гореслава прошлась немного по лугу, потрепала по загривку Черета, к которому успела привязаться, и пошла вдоль леса. Хотела у болота походить немного, клюкву замёрзшую поискать, из которой Добромира славный кисель варила. То место, где росла эта ягода, знала только она, поэтому шла неторопливо, отогревая руки под стакром.
Неподалёку от заповедного места натолкнулась Наумовна на чьи-то следы. Девка испугалась, подумала, что волк забрёл поближе к человеческому жилью, чтоб погреться. Но серый хищник оказался Урихом, не слышно вышедшим из-за соседнего дерева. Пёс зарычал, оскалил острые белые зубы, легко справившиеся бы с любым зверем. Он обнюхал подол стакра и прилёг у ног Гореславы. Все её попытки сделать хоть шаг пресекались громким злобным лаем.
Девушка простояла так несколько минут, пока Урих не сорвался с места и с радостным лаем не бросился навстречу хозяину. Гаральд на лёгких лыжах быстро бежал по снегу; его тёмный опле на волчьем меху ясно вырисовывался на фоне белого безмолвия.