Словенская новелла XX века в переводах Майи Рыжовой
Шрифт:
Она отставила от стола стул и обтерла его. Лиза расстегнула пальто, из-под него выглянуло красивое платье, на которое Верона уставила глаза.
— Это твой ребенок? — спросила Лиза. Возможно, она хотела сказать: его ребенок. Но раздумала, ведь она это и так хорошо знала.
— Мой, — подтвердила Верона. Она все еще была в замешательстве. Что-то тяжелое, мучительное было в этой встрече, о которой Верона никогда и не помышляла. Все вдруг встало на свое место, ничего нельзя было утаить, во всяком случае в ту минуту, когда Верона поняла, что она прислуга, а Лиза хозяйка, когда увидела, что Лиза одета, как важная дама, а сама она грязная, опустившаяся неряха, и когда почувствовала, какая над ней нависла опасность. Но было еще слишком рано что-либо предпринимать
Но прежде чем Верона успела на что-то решиться, в кухню вошел Лешнек. Узнав Лизу, он слегка растерялся. Но та сразу встала, подошла к нему и протянула свою маленькую руку с теми же словами:
— Дай тебе Бог!
Голос выдавал некоторое смущение, хотя он совсем не изменился.
Они не знали, о чем говорить, и минуту все стояли неподвижно, не решаясь взглянуть друг на друга. Наконец, Верона нашла себе дело тут же в кухне. Она боялась уйти, ей было необходимо остаться здесь, потому что сейчас решалась ее судьба. Женщине в красивом пальто, которая сидела на стуле как гостья, принадлежат все права в этом доме. Получив их однажды, она никогда от них не отрекалась, даже уезжая из дому. Ей нужно только снять пальто, нужно приняться задело, приказать Вероне: пойди подай то или другое, и Верона должна будет все исполнить.
Но Лиза не привыкла бороться за свои права, она даже не сознавала, в чем они состоят. Все эти годы она прожила без них, откуда же теперь ей было знать, что ей следует делать и чего не следует. Она вернулась только потому, что затосковала по дому, по работе, по каждой мелочи — всему, что здесь было. Иногда вдруг мелькала мысль: быть может, она теперь уже нужна в доме. Быть может, муж передумал, а если нет, во всяком случае, она немного отдохнет в этом уютном и тихом уголке у дороги.
— Что, надоело бродить по свету? — наконец спросил Лешнек, чувствуя необходимость что-то сказать.
Она улыбнулась и пожала плечами, не отрицая и не подтверждая его слов.
— Захотелось посмотреть, как вы тут живете, вот и приехала.
Лешнек кивнул. Он закурил сигарету и стал смотреть на Лизу, на ее платье, чистое и красивое, плотно облегающее ее хрупкое тело, на ее руки, лежавшие на коленях, такие маленькие и белые, будто они совсем не привыкли к работе. Он смотрел на ее лицо, ничуть не постаревшее за эти годы. Большие глаза глядели на мир все так же удивленно, как и раньше, губы по-прежнему улыбались. Он невольно подумал, как дорога ему была когда-то эта женщина, как он любил ее. И он невольно задал себе вопрос, как могло случиться, что они разошлись. Он знал только, что в один прекрасный день он ее почти возненавидел, а ее место в доме заняла другая, совсем не такая красивая и нежная, но зато способная на нечто иное, чего эта никогда не умела. Та, другая, что стоит сейчас у плиты и готовит ужин, умела бороться, умела действовать исподтишка. А эта даже солгать не смогла, во всем простодушно созналась, будто во всех ее поступках не было ничего плохого.
После ее отъезда Лешнек поклялся Вероне, что никогда больше не пустит Лизу под свою крышу и, если она когда-нибудь вернется, сразу же ее выгонит, потому что, как сказала Верона, настоящая жена никогда не посмела бы покинуть мужа. Но сейчас он забыл про все обещания Вероне, сейчас он смотрел на это хрупкое, почти аристократическое существо и сознавал, что оно принадлежит ему, а там пусть пропадет все пропадом.
— Что думаешь теперь делать? — спросил он тихо.
— Не знаю, — ответила она. — Еще не решила.
Он смутился, поняв, что спросил о чем-то таком, о чем не смел спрашивать. Откуда она могла знать, что ей теперь делать, ведь она вернулась
Она сама подсела к столу ужинать, и Лешнек почувствовал облегчение, что ее не надо приглашать. Сняв свое светлое пальто, она повесила его на гвоздь, а не в шкаф, это означало, что она еще ничего не решила. Муж принес бутылку вина и стаканы и поставил на стол. Ребенок карабкался на колени не к матери, а к отцу, и Лиза поняла, как много значит для Лешнека этот ребенок. И правда, Лешнек с любовью взял мальчика на руки, придвинул тарелку к самому его подбородку, чтобы ему было удобнее есть, и, слегка смутившись, оглянулся на Лизу. Та опустила голову. Это был не ее ребенок.
— Ты еще играешь на гармонике? — спросила она, чтобы рассеять смущение.
— Играю, когда приходят люди.
— Ох, бывало, и плясала я!
— Да, все хотели с тобой плясать.
Верона молчала. Она сидела между Лешнеком и Лизой, опустив глаза и лишь иногда бросая взгляд то на Лешнека, то на ребенка. Она чувствовала, как Лиза постепенно становится хозяйкой в доме, и Лешнек оказывается в ее власти.
Нет, Верона не собирается покидать этот дом. Она долго боролась за свои права и теперь не поступится ими, хотя бы ради ребенка. Ребенок сидел у отца на коленях. Лешнек любил сына и цеплялся за него, словно это было единственное, что осталось у него в жизни. Жизнь с ее соблазнами прошла, промчались все ее бури, остался только ребенок — маленькая, скромная надежда на будущее. Все — так хорошо складывалось. Лешнек признавал ребенка своим сыном и обещал обеспечить его и в дальнейшем.
Этому положило конец Лизино возвращение.
Во время ужина Лешнек расспрашивал Лизу о том, что она видела на белом свете, даже поинтересовался, хорошо ли она зарабатывала. Лиза рассказывала о своих скитаниях, о службе, о том, как часто думала о родных краях, чуть не сказала о том, как часто думала о нем, Лешнеке.
После ужина они долго сидели за столом. На дворе лил дождь, капли били в оконное стекло, будто кто-то тихонько стучался; дождевая вода гулко стекала по желобу в большую бочку — казалось, кто-то зовет на помощь. Вероне надо было уложить ребенка спать. Лиза и Лешнек наконец оказались в кухне одни, хотя Верона оставила дверь открытой, чтобы слышать их разговор. Но им обоим было так тяжело, что разговор не вязался. Они сидели молча, только раз встретились взглядом. Нет, Лиза приехала не для того, чтобы бороться за свои права, иначе она не улыбалась бы так ласково и приветливо. Лиза приехала, чтобы взглянуть на свою прошлую жизнь и, может быть, опять полюбить все то, что любила раньше, если это станет возможным.
— Я бы легла, — сказала Лиза, когда вернулась Верона. — Моя комната свободна?
— Свободна, — ответил Лешнек. — Верона, зажги свет, а то там темно.
Охотнее всего он пошел бы с Лизой сам. Но нет, он продолжал сидеть в кухне; оставшись один, он закрыл лицо руками и ему захотелось все обдумать. Он слышал, как женщины в соседней комнате, двери в которую были открыты, перемолвились несколькими словами, как затем Верона внесла туда Лизины чемоданы и как, наконец, двери закрылись и Верона вернулась в кухню. Она стала посреди кухни, не зная, приниматься ли ей за дело или уже не стоит.
— Завтра уеду, — сказала она немного погодя. Лешнек слышал, как раскатисто и грозно звучал ее голос, словно ей хотелось убить его своим решением.
— Куда уедешь? — спросил он спустя некоторое время.
— Конечно, домой.
— Я не препятствую. Только не знаю, зачем тебе уезжать. Никто тебя не гонит.
— А что мне теперь тут делать? Кланяться я никому не стану. Я тоже могу уехать на заработки… Уж как-нибудь прокормлю себя и ребенка.
— Куда ты поедешь с ребенком? — встрепенулся он и испуганно на нее взглянул.