Случай в электричке
Шрифт:
Как оказалось, Чернышева пришла на вокзал к электричке в 23.15. На платформе к ней подошли двое молодых людей. Поздоровались, затеяли шуточный разговор, явно напрашиваясь на знакомство. Вместе с ней они вошли в вагон. Как будто бы в шутку предложили сойти вместе и послушать уникальные магнитофонные записи на шикарной аппаратуре. Чернышева категорически отказалась.
Один из тех, кто сидел рядом, — по фотографии она опознала Москалева — шепотом сказал:
— Сойдешь с нами! Не думай пикнуть!
Она
Сошли с платформы. Обошли вокзал сторонкой. Тут парни начали уверять, что не собираются делать ничего дурного, что зазвали ее лишь повеселиться, но вели задворками, по неосвещенным улицам.
Дача показалась ей роскошной. Действительно, включили магнитофон, накрыли на стол, выставили вино. Все подошло к краю, за которым уже ничего нет. Лучше нож, чем та угроза, которая неотвратимо надвигалась. Дали подножку, она упала, на нее навалились, сдирали одежду. Она вырвалась, вскочила на ноги и кинулась к окну. Помнит, что окна были без переплетов, помнит, как выбила стекло и выпрыгнула в снег. Будто бы успела добежать до забора...
Следователь Ломакова, пригласив понятых, предъявила Чернышевой для опознания несколько фотографий. Потерпевшая опознала Авдонина и Москалева, рассказав, как распределялись их роли.
Розыск по делу о нападении на Чернышеву был завершен, все сосредоточилось в руках следователя, работа Петра Долгушина по этому делу закончилась.
Однако вскоре его вызвал следователь прокуратуры Чагов. Этого пожилого человека знали в милиции области. Материалы уголовного дела попали к нему из-за отца Авдонина.
Чагов расспросил Долгушина об угрозах по телефону.
— Вы, Петр Петрович, знакомы с обстоятельствами дела. Мне пока известно меньше, чем вам. Сейчас мы вместе могли бы побеседовать с арестованными.
Но сначала Чагов пригласил отца Авдонина, бывшего работника МВД.
— Николай Николаевич, — начал Чагов, — дело осложнилось... Сын ваш отказывается давать какие-либо показания, а следствие располагает неопровержимыми уликами.
— Нет, мой сын не мог участвовать в таком деле.
— Удар ножом наносил не он. Это точно! Мы уже разобрались, как он пытался помешать расследованию звонками Долгушину, и знаем теперь, что он появлялся возле больницы, где лежала Чернышева. Зачем? Он отказывается отвечать на эти вопросы.
— Вы хотите сказать, что он покрывает убийцу?
Чагов укоризненно покачал головой.
—
— Он не обязан доказывать свою непричастность, это вы должны доказать его причастность...
— Он может помочь следствию, но вместо этого вообще отказывается говорить! Требует вашего присутствия.
— Понимаю, — вздохнул Авдонин. — Но если он не хочет говорить, чем я могу помочь?
— Это он требует вашего присутствия, а не мы!
— Каждый вправе избрать тот метод защиты, который ему кажется лучшим. Он ударил ножом Чернышеву?
— Ударил кто-то один. Их было двое.
— Чернышева видела, кто ударил?
Чагов с упреком взглянул на Авдонина.
— Простите! Я забылся! В моем положении это некорректный вопрос... — смутился тот.
— Некорректный! — согласился Чагов. — Вы готовы к встрече с сыном? Он просил вас присутствовать при его допросе.
Отец кивнул. Доставили Авдонина-сына. Бледный, под глазами черные круги, но переступил порог с вызывающим видом.
С отцом поздоровался кивком, сделал было к нему шаг, но тут же остановился.
Чагов положил на стол несколько листков бумаги и ручку.
— Вы, Авдонин, имели время подумать, поразмыслить. Мы нашли возможным выполнить вашу просьбу и пригласили вашего отца. Думаю, для вас было бы лучше самому дать исчерпывающие показания по делу...
Авдонин посмотрел на отца, тот отвел взгляд. Тогда сын обернулся к Чагову и заявил:
— Ничего писать не буду! Я вас уже предупреждал, что все обвинения в мой адрес от начала до конца — чистой воды провокация. Я хочу, чтобы мое заявление слышал отец. Для этого я и требовал его вызвать. Моему отцу должно быть известно, как в милиции умеют подстроить ложное обвинение. Меня обвиняют в попытке совершить убийство. Скажи им, отец, что это чушь собачья и провокация!
Отец молчал. Авдонин-сын зло взглянул на него.
— Если ты молчишь, то кто же меня защитит?
Ответил Чагов:
— Искренность, полное признание — сейчас в этом ваша защита!
Авдонин усмехнулся.
— Сказочки для детей! Свое бессилие, неумение работать следствие хочет прикрыть признанием обвиняемых! Искренность толкуется как признание всякой чуши в обвинении. Я искренен, гражданин следователь, и еще раз заявляю, что Чернышевой не знаю, никогда знаком с ней не был, никого не убивал! С этой минуты ни вы, никакой другой следователь не услышит от меня ни слова!
— Молчать — ваше право, — заключил Чагов. — Наше дело доказать вину обвиняемого и без его показаний.